звенят в животе! Что, неправда?! А вот подпрыгни!
— Врёшь! Не глотал! — орал надзиратель. — Не звенят!
Но так как кругом все над ним подсмеивались, он подпрыгнул, связка ключей у него на поясе громко зазвенела, и Коко закричал: «Ага, в животе!» Взбешённый надзиратель сорвал связку от пояса и швырнул на пол и снова подпрыгнул, а Коко очень ловко зазвенел цепочкой своих наручников и крикнул: «В животе! В животе!» Все повалились от хохота, а надзиратель прыгал до упаду, чтобы доказать свою правоту.
На шум прибежал разъярённый начальник тюрьмы, чтоб посмотреть, в чём дело, и Коко встретил его приветливыми словами:
— А вот и приятель Кривой Огурец!
И все вдруг увидели, что нос у начальника действительно очень похож на длинный кривой огурец и они этого только прежде не замечали исключительно из уважения к его чину.
Начальник рассвирепел, кинулся на решётку, и его так тряхнуло током, что спотыкающиеся от смеха надзиратели поскорей его уволокли за руки и за ноги обратно в контору.
В общем, такого безобразия, шума и топота в тюрьме не было ещё с самого её основания, и когда Тити Ктифф примчался на своей полицейской машине, чтоб забрать Коко на комбинат для очучеливания, начальник тюрьмы вздохнул с облегчением.
— Ну, — сказал Тити Ктифф, когда ему отворили камеру, — пора отправляться.
— Правильно, — бодро ответил Коко. — У меня тоже правило: никогда не откладывать на завтра то, что можно сделать послезавтра!
— Вы в полном порядке для комбината? — Тити сурово и презрительно оглядел клоуна, его загримированное лицо, ставшее ещё более жизнерадостным и простодушным: свежий помидор красного носа, правильный полукруг сияющего улыбкой рта, растянувшегося от одного уха до другого. Лакированные ботинки с длиннейшими, хлюпающими при каждом шаге носками, широченные штаны в «индюшечью» клетку.
Совершенно неожиданно Тити рассеянно хмыкнул, хихикнул и чуть было не улыбнулся, но сейчас же буркнул:
— Вижу, всё в порядке. Ничего более идиотского не придумаешь! Ведите его!
Охрана усадила Коко в машину, и через пять минут Коко оказался… не на конвейере Чучельномеханического комбината, а снова в цирке.
— У нас есть ещё часок, чтоб побеседовать, прежде чем я вас препровожу на комбинат, — с насмешливой вежливостью сказал Тити. — Вы, надеюсь, туда не торопитесь попасть?
— Нисколько! Только после вас! — так же вежливо ответил Коко.
Тити, вытащив сигару, закурил, привычно затянулся и вдруг, побагровев, закашлялся и удивлённо заморгал. Попробовал затянуться ещё раз, но тотчас со слезами на глазах отшвырнул её. Странное дело: он почувствовал себя точно так, как мальчонка лет семи, стащивший у папы крепкую сигару и впервые попытавшийся затянуться!
«Все проклятый Тромбони с его проклятыми окунаниями в окаянной радужной чашке!» — мелькнуло у него в голове, и тотчас он позабыл и про Тромбони, и про всё остальное и вдруг засмеялся, показывая пальцем:
— Это ещё что такое?.. Хи-хи!..
Охранники посмотрели на нос Коко, вдруг вспыхнувший, как рубиновый огонёк светофора, потом сменившийся жёлтым и тотчас зелёным светом, и тоже засмеялись.
— Сигнал зелёный? — спросил Коко. — Значит, можно идти! — и потушил нос.
Тити Ктифф с изумлением услышал свой смех и, стиснув зубы, процедил:
— Совершенно бездарный трюк! Ведите его за мной! — Он отвернулся от Коко и, свирепо хмурясь, пошёл, внимательно осматривая цирковое помещение, бормоча: — Чушь, бред, полоумие, дурачество, балаган, Петрушка!
Длинными рядами висели на вешалках атласные, расшитые розами костюмы «белых» клоунов. За ними шли ряды клетчатых широченных штанов с заплатами и тряпочными помочами, гигантские рваные пиджаки до пят — для «рыжих», мундиры цирковых служителей с серебряными лампасами, чалмы индийских факиров, балахоны восточных фокусников, гусарские мундиры укротителей, кожаные комбинезоны «гонщиков смерти» и воздушные пёстрые юбочки танцовщиц, короны цирковых падишахов и хвостатые шкуры чертей из пантомим.
На полках рядами лежали пистолеты, стреляющие чернилами, приставные светящиеся носы, ботинки с фонтанчиками, бьющими из носка, маски банкиров, ангелочков, усатых пиратов, губастых сластён, дурашливых ротозеев, свирепых полицейских и, наконец, просто ослов, бегемотов, страусов, козлов и бульдогов…
— Чёрт знает что! — с недоумением пожал плечами великий сыщик. — Тряпки, рвань, дешёвка. Кому это нужно? И люди ходили смотреть на это? Я-то в жизни не был в цирке.
— Ещё как ходили! Дрались из-за билетов. В очередях стояли. Эх, славные костюмчики! Сколько я разных ролей сыграл в пантомимах: банкиров, трубочистов, царей и бродяг, великое множество весёлых бродяг!
Сыщик опять вытащил было сигару, но отшвырнул её и вдруг, нащупав в кармане мятную конфету, машинально быстро сунул её себе в рот и с видимым удовольствием стал сосать, облизываясь.
— Совершенно не могу понять, что за удовольствие играть богатого банкира, а потом, после представления, оказаться опять нищим клоуном!
— О-о!.. — Коко с насмешкой смотрел на сыщика, чмокающего конфеткой во рту. — Кому что нравится! Да, мы, циркачи, доиграв пантомиму, приходим в костюмерную, сбрасываем с себя генеральский или царский мундир и не боимся остаться такими, какие мы есть. Мы-то знаем, что наши блёстки — из фольги, короны из жести и пистолеты заряжены хлопушками! Мы, переодевшись в костюмерной, садимся играть в шашки: царь — с воришкой, прокурор — с бродягой! А вы, настоящие банкиры, генералы и министры, судьи и полицейские, вы таскаете один костюм, не снимая, всю жизнь и начинаете верить, что ваши мундиры и мешки золота настоящие и вам никогда не придётся с ними расставаться! И какие же вы делаетесь жалкенькие, едва вам придётся расстаться с вашим костюмом — просто ощипанные цыплята, да и только: прогоревшие миллионеры, жулики, обжуленные ещё большими жуликами, уволенные министры, великие люди, всё величие которых осталось в мундире, который с них сняли и унесли на вешалку…
— Слабоумные рассуждения, сборище глупостей, чепуха всмятку! — хмуро отмахнулся рукой сыщик и, двинувшись дальше, открыл шкаф. Минуту он собирался с мыслями, потом хлопнул себя по лбу и весело, по-детски расхохотался. — Да, да, я всё время хотел спросить!.. Эй, подойдите-ка сюда, вы, старый мошенник! Вам теперь всё равно не понадобятся ваши трюки и фокусы! Не правда ли? А мне хотелось бы выяснить кое-что. Узнать хотя бы секрет того фокуса… ну, когда вы повесили себя в шкаф, а сами выскочили на улицу и подглядывали через окошко за самим собой. Может быть, вы немножко со мной поделитесь своими секретами? Если только не торопитесь на комбинат. А? Как это делается?
— Нет, нет, мне туда не к спеху! — покладисто заметил Коко. — Поговорим, змеёныш. А ты неужели никогда не пробовал поглядеть на себя со стороны? Это необыкновенно полезное упражнение! У меня получается.
— Вы мне только объясните технику! За остальное не беспокойтесь, самоуверенно сказал сыщик и вдруг рассмеялся. — Ну, ну, скорей, мне любопытно знать. Рассказывай скорей!
Коко внимательно всмотрелся ему в лицо. Происходило что-то странное. То это была уменьшенная копия сыщицкой физиономии, то на мгновение обыкновенное детское лицо. И в эти мгновения он вдруг начинал говорить по-детски на «ты»…
— Так вот… — неторопливо заговорил Коко. — Первым делом ты садишься у окна, чтоб тебя хорошо было видно с улицы, и глубоко задумываешься. Настолько глубоко, что забываешь, зачем ты подсел к окну. И вот тут, выбрав удобный момент, прежде чем ты успеешь опомниться, надо быстро выскочить на улицу и сразу заглянуть в окно. С первого раза это не получится. Но, когда натренируешься, будет здорово! Ведь тут всё дело в проворстве — научиться выскакивать с такой быстротой, что успеваешь полюбоваться на себя в окно, как ты сидишь себе и только-только собираешься вскочить и бежать!
— Гм!.. Странно… Очень странно! Никаких технических приспособлений? пробормотал сыщик, рассеянно оглядываясь, и вдруг с детским любопытством спросил: — А это что?
