от своих экипажей или сгорели на земле.
За эту операцию меня наградили медалью и вскоре переправили на Север для лечения. Как только окончательно поправлюсь, снова отправлюсь на Юг. Вот только проклятая малярия не отпускает.
Перед выпиской из госпиталя мы обменялись с Ван Аном адресами: я записал ему адрес матери, а он адрес своей тети, живущей в Ханое.
Через год после возращения в Союз, зимой 1967 г., я получил от Ван Ана короткое письмо. Он сообщал, что воевал на Юге, а сейчас снова находиться на коротком отдыхе в Ханое. Просил выслать ему маленький транзисторный радиоприемник.
Со своей студенческой стипендии в 40 рублей выполнить просьбу Ван Ана мне было бы сложно, но вечерами я работал в лаборатории на своей кафедре электропривода по тематике ОНИР и получал за это еще 50 рублей в месяц. С очередной получки я купил в ГУМе маленький 2-х диапазонный транзисторный приемник и с Главпочтампа на Кировской отправил его ценной бандеролью в Ханой. В конце апреля от Ван Ана снова пришло письмо, в котором он писал, что приемник ему очень понравился и благодарил за подарок. Сообщал об участившихся массированных бомбардировках Севера, где он снова находится на отдыхе после выполнения трудного задания. Я сразу же ответил Ван Ану. Написал о том, как провел летние каникулы, немного рассказал о своей студенческой жизни. На это мое письмо Ван Ан не ответил. Через некоторое время написал Ван Ану еще два письма, но ответов так и не получил. На этом наша переписка с Ван Аном прервалась…
Его дальнейшая судьба мне не известна. С той поры прошло уже 40 лет. Не хочется даже думать, что отважный вьетнамский разведчик майор Ван Ан погиб в бою в свой очередной опасный рейд на Юг. Ведь из любых переделок он всегда выходил победителем.
Балашиха, январь 2007 г.
Куинь Хыонг
Родилась в Ханое 27 декабря 1964 года.
Закончила филологический факультет ЛГУ (ныне СПбГУ) в 1988 году.
C 1988 г. по сей день работает в ВИА (Вьетнамском Информационном Агентстве). В настоящее время – в русской редакции Иллюстрированного журнала Вьетнам (ИЖВ) при ВИА.
ВОЙНА ЗАСТАВИЛА ДЕТЕЙ БЫСТРЕЕ ВЗРОСЛЕТЬ…
Я родилась в декабре 1964 года, через несколько месяцев после так называемого 'инцидента' в Тонкинском заливе, который дал повод американскому президенту Джонсону приказать ВВС США разбомбить сначала военно-морские объекты Вьетнама, а потом и весь северный Вьетнам, включая Ханой, другие города и другие населенные пункты.
В это время мои родители служили радиоинженерами в штаб-квартире геофизической экспедиции при Геологическом Управлении Вьетнама. Их задача состояла в техническом обслуживании всех геологических отрядов, которые действовали в это время по всей территории ДРВ. Геологи к ним регулярно приезжали со своими приборами, радиоинженеры делали периодическую проверку и отдавали проверенные приборы геологам, которые снова отправляли в свои отряды. Сначала штаб-квартира расположена была в Ханое, но когда джонсоновские самолеты начали жестоко бомбить город, им пришлось эвакуироваться в город Тхайнгуен (80 километров севернее Ханоя).
Первая в моей жизни эвакуация началась, когда я была 5-месячным младенцем, мирно спавшим всю дорогу в корзинке у некой тети, торговавшей бананами и апельсинами, случайно ехавшей по одному пути с моей мамой. Естественно, я ничего про это время не могла запомнить. Все эти детали, от корзины, тети с бананами и апельсинами до временной штаб-квартиры геофизической экспедиции в Тхайнгуен, знала только по рассказами моей матери и по старым фотографиям.
А потом, чуть позже, когда мне было 2 или 3 годика, когда штаб-квартира геофизической экспедиции уже переместилась в провинции Хабак (60 километров от Ханоя), в моей памяти уже кое-что осталось. Запомнились низенькие временные дома под соломенными крышами, с бамбуковыми стенами, облицованными смесью из глины, перемешанной с гашеной известью и соломой. А дома эти строили очень быстро – в первый же день мужчины соорудили бамбуковый остов дома с плетенными стенами, во второй день уже покрыли крыши соломой, а третий день ушел на облицовку стены, которую делали женщины. Как- то моя мать перемешала глину, гашеную известь с соломой для такой стены, потом голыми руками брала смесь для облицовки стены, и только после рабочего дня, моя руки, она заметила, что в смеси потеряла свое обручальное кольцо. А второе кольцо из этой пары простеньких, дешевых обручальных колец, которое носил мой отец, сохранилось до его смерти в 1998 году.
В это время, несмотря на войну, активно велась работа советских специалистов, и геологов, и радиоинженеров, во Вьетнаме. Среди них с моими родителями непосредственно работал молодой радиоинженер по фамилии Селягин (как моя мать произносит эту фамилию) или Шелягин – согласно покойному отцу, или даже Щелягин, непонятно, так как у нас на севере звуки С, Ш и Щ не различались, а потом, в 1989 году, когда к нам в Ханой приехали некоторые из тех специалистов, которые работали во Вьетнаме во время войны, мне послышалось, что они произносили эту фамилию как Щелягин. (Сам он на этот раз, к сожалению, не приехал).
Помнится, наслушавшись наказов не подходить к чужым людям, не ходить за ними, не брать с чужих рук конфеты, подарки и т.п. и рассказы про злых людей, которые ходят с тремя сумками, крадут непослушных детей и туда, в сумки прячут, я очень боялась чужих людей, и заодно, боялась и дяди Се, как мы его в быту называли, за его европейскую внешность. А мама рассказала, что его смущало то, что я очень сильно кричала, плакала каждый раз, когда он хотел подходить ко мне, носить меня на руках, или давать мне гостинцы какие-нибудь. Я, правда, помнила только, что очень боялась его русых, лохматых волос и светлых глаз.
Боялась еще потому, что был он довольно крупного роста, намного крупнее наших вьетнамских мужчин. У мамы сохранилась одна фотография, на которой мама и дядя Се стояли рядом, он постарался взять меня на руке, но я сильно плакала и противилась. Вышло так, что видно на фотографии, что он смущен был моим упрямством отказаться от его дружбы. А был он молод и красив собой, тогда ему было где-то 27 или 28. В 2008 году ему должно исполниться ровно 70 лет.
Мне как-то еще запомнилось, что среди анекдотов и смешных рассказах геологов был и смешной рассказ про некую советскую тетю Ва, которой вместо желаемого антрекота дали жаркое, приготовленное из убитого ради нее дикого кота, так как не знали, что такое антрекот, и механически разделили услышанное незнакомое слово на две части антре- и -кот. Долго не могла определить, наврали геологи или рассказали они правду, но, когда в 2004 году в мои руки попала книга мемуаров геологов, в которую включены и воспоминания академика Жамойды Александра Ивановича, проработавшего во Вьетнаме в начале 60-е годы, я поняла, что геологи рассказали правду. Была на самом деле такая советская специалистка по фамилии Васильевская, и случай с антрекотом был упомянут, между прочем, и Жамойдой А.И. в своих мемуарах.
К трем годам я была уже достаточно самостоятельной, могла cама помыться, одеться, есть палочками, как все взрослые, могла часами молча играть одна с вышедшими из употребления триодами-диодами, с электронными лампочками и безвредными насекомыми типа саранча или богомола, иногда и с лягушкой или какой-нибудь козявкой, потому что другой игрушки совсем не было. К тому же в это время с нами жила моя бабушка, поэтому никто не думал отдать мне в ясли или детский сад, да таких заведений просто не было, потому что в большинстве своем геологи и инженера были холостыми, без семьи. Мои родители были единственными, кто был с ребенком.
Но вскоре другие геологи сыграли свадьбы, и появились на свет 'геологические дети'. В особенности мне запомнилась свадьба одноногого дяди Кет и глуховатой тети Тео.
В деревнях не было мужчин, так как все ушли на фронт. А перед уходом на фронт их поспешно женили,
