подумалось мне, вкус художницы сказался в выборе одежды.
На фотографии имелась дата: 1895, и название и адрес парижской фотографической мастерской. Что-то смутно шевельнулось у меня в памяти, воспоминание, уже виденная однажды фигура, неотступная меланхолия. Целую минуту я корил себя, что стал так же забывчив, как Генри Робинсон, если не больше. Потом обернулся к нему.
— Мсье, нет ли у вас книги с репродукциями… — кто же это был? Где я видел? — Я ищу картину… то есть репродукцию Сислея, если она у вас найдется.
— Сислея? — он нахмурился, как если бы я попросил вина, которого нет в доме. — Кажется, что-то было. Вот в том отделе. — Он опять ткнул тростью, опершись для устойчивости на мою руку. — Там импрессионисты, начиная с первой шестерки.
Я подошел к полкам и стал медленно просматривать, и ничего не нашел. Там была книга по импрессионистским пейзажам, и в указателе имен значился Сислей, но мне нужно было другое. Наконец я отыскал том с зимними видами.
— Это новый. — Робинсон с удивлением взглянул на книгу. — Подарил Роберт Оливер, когда приезжал второй раз.
Я держал в руках том — дорогостоящий подарок.
— Вы показывали ему фотографию Беатрис?
Он задумался:
— Нет, не думаю. Я бы запомнил. Кроме того, в этом случае он мог и ее украсть.
Мне пришлось согласиться. Я обрадовался, найдя картину Сислея, запомнившуюся в Национальной галерее: женщина уходит по улице между высоких стен, под ногами у нее снег, темнеют ветви деревьев, зимний закат: ошеломляющая работа, даже в репродукции. Подол платья разметался от быстрой походки, вся фигура выражает спешку, по подолу юбки необычный голубой бордюр. Я подал книгу Генри Робинсону:
— Не узнаете?
Он долгие секунды всматривался в картину, покачал головой:
— Вы в самом деле думаете, что есть связь?..
Я принес альбом и положил его рядом. Юбка, несомненно, была та же.
— Вы думаете, эта модель платья была популярной?
Генри Робинсон ухватился за мою ладонь жесткими пальцами, и мне снова вспомнился отец.
— Не думаю. В те времена дамы шили платье у портних по особому заказу.
Я читал пояснительный текст. Альфред Сислей написал картину за два года до смерти, в Гремьере, к западу от своей деревни Марли-ле-Руа.
— Позвольте мне минуту подумать, — попросил я. — И позвольте еще взглянуть на письма.
Генри Робинсон позволил проводить его к своему креслу и неохотно подал мне письма. Нет, я слишком плохо разбирал французский, тем более в рукописи. Надо посмотреть в переводе Зои, когда вернусь в отель. Я жалел, что не принес с собой — мог бы догадаться. Я не сомневался, что Мэри давно уже сообразила бы, небрежно бросив: «Чепуха, Холмс!» Я с досадой вернул ему письма.
— Мсье, я хотел бы позвонить вам сегодня вечером. Вы позволите? Я попытаюсь понять, как связаны фотография и картина Сислея.
— Я тоже подумаю, — благодушно отозвался он. — Не уверен, что это важно, несмотря на сходство платьев, а когда вы доживете до моих лет, то поймете, что в конечном счете это ничего не значит. Теперь же Ивонна ждет нас к обеду.
Мы сидели друг против друга за полированным обеденным столом за очередной закрытой зеленой дверью. И эта комната тоже была увешана картинами и фотографиями в рамках: предвоенный Париж, прозрачные, пронзительные виды: река, Эйфелева башня, люди в темных пальто и в шляпах, незнакомый мне город. Цыпленок с жареным луком был восхитительно вкусным: Ивонна вышла к нам спросить, понравился ли обед, и выпила с нами стакан вина, утирая лоб тыльной стороной ладони.
После обеда у Робинсона был такой усталый вид, что я немедленно стал откланиваться, напомнив, что позвоню.
— И обязательно зайдите попрощаться, — добавил он.
Я проводил его к креслу и посидел еще минуту. Когда я встал, он тоже хотел подняться, но не сумел, и только пожал мне руку. Кажется, он на минуту задремал.
Я уже был в дверях, когда он крикнул мне вслед:
— Я говорил вам, что Од была дочерью Зевса?
Глаза его сияли, молодой человек проглядывал за старческим лицом. Я мог бы предвидеть, подумалось мне, что именно от него услышу то, о чем давно догадывался.
— Да. Благодарю вас, мсье.
Когда я выходил, он уронил голову в ладони.
Глава 103
МАРЛОУ
В узкой комнате отеля я лег на кровать с переводами Зои и нашел нужное место:
Я сама сегодня чувствую небольшую усталость и не могу взяться ни за что, кроме писем, хотя вчера неплохо продвинулась в работе. Я нашла хорошую натурщицу, мою служанку Эсми: она однажды застенчиво призналась мне, когда я спросила, знает ли она ваш любимый Лувесьен, что родом из соседней деревни, Гремьер. Ив говорит, что не следует мучить слуг, заставляя их мне позировать, но где еще я найду такую терпеливую модель?
В лавочке у самого отеля мне удалось купить телефонную карту для звонков в США на двадцать долларов, достаточно, чтобы говорить вдоволь, и дорожную карту Франции. На Лионском вокзале я заметил несколько телефонных будок и прогулялся к ним, с пачкой писем в руках, чувствуя над собой громаду вокзального здания со скульптурами, изъеденными кислотным дождем. На минуту мне захотелось сесть в поезд, услышать свисток и пыхтение паровоза, проехать до станции в мире, который был знаком Беатрис. Но вагоны были прицеплены к обтекаемым локомотивам космического века, и под сводами невнятно разносились объявления об отправлении поездов.
Я присел на первую попавшуюся свободную скамью и развернул карту. Лувесьен стоял к западу от Парижа, если следовать вдоль Сены и по стопам импрессионистов: вчера я видел несколько видов Лувесьена в музее д’Орсе, среди них была и работа Сислея. Я нашел Марли-ле-Руа, где он умер. Между ними точка: Гремьер. Я закрылся в телефонной будке и позвонил Мэри. Дома была середина дня, но занятия у нее могли уже кончиться, возможно, она рисовала или принимала студентов. К моему облегчению, она ответила со второго звонка на мобильный.
— Эндрю? У тебя все хорошо?
— Конечно. Я звоню с Лионского вокзала. Здесь чудесно.
Сквозь стекло мне видны были фрески «Синего экспресса», где прежде был вокзальный буфет: самый модный вокзальный ресторан времен Беатрис и Од. И век спустя там еще подавали ужин. Почему ее здесь нет — то есть Мэри!
— Так и знала, что ты позвонишь.
— Как ты?
— О, рисую, — отозвалась она. — Акварелью. Что-то надоели натюрморты. Надо бы съездить на этюды, когда ты вернешься.
— Непременно. Запиши в свои планы.
— Все хорошо?
— Да, хотя у меня появился вопрос. Не практический вопрос: скорее, загадка для Холмса.
— Я готова быть твоим Ватсоном, — рассмеялась она.
