можно скорее.
– Так он уже считайте закрыт. Остались формальности, бумажки. А принципиально я все решил, пока вы отдыхали на Байкале.
– Как это – вы решили? Вы же сами только что мне озвучили…
– Решил, я все решил, Полина Альфовна. Вы отдыхали, и прекрасно. Было бы чертовски несправедливо вас беспокоить. Все решил самостоятельно, зная, что указанный расход вы согласитесь мне компенсировать без колебаний. Сумма, на мой взгляд, да и на ваш тоже, вполне адекватная. Так что если какие-то технические затруднения – могу и недельку подождать. Но дольше не хотелось бы.
– Герман Генрихович, не знаю, как вас благодарить. Мы можем вам на счет перевод сделать? Вы-то сами, извините, в иной, так сказать, форме?
– Сам, не сам, в какой форме… Нечего нам, Полина Альфовна, эту докуку обсуждать. Я свои реквизиты оставил Мэтью. Если решите переводом, то НДС не забудьте прибавить. Теперь же давайте, наконец, о важном поговорим.
– Что-то есть важнее денег? Уже заинтригована…
– Как я уже сказал – на вас только и уповаю, Полина Альфовна. Вы и только вы – душа вашего общества, простите за каламбур, никак не могу приструнить в себе природное лукавство и игру ума. Игра ума… Все от нее рождается.
– Не говорите загадками, Герман Генрихович!
– Приехал воззвать к вашему разуму и к вашему сердцу, чуткому и трепетному, как природа. У вас в руках великое дело, Полина Альфовна, и вы обязаны его спасти.
– Герман Генрихович, помилуйте! Мы же только что, пять минут назад, рассчитались. Именно за спасение Кати. О чем вы, право?
– Спасли мы только Катеньку. Дело же ваше, великое, спасать только предстоит. Все в ваших руках, Полина Альфовна.
– Да что же ему грозит, помилуйте… Скажите, наконец, внятно, в чем дело? И если это про нашу компанию, может, мне лучше Катю попросить приехать?
– Речь у нас не о бизнесе, а о замысле вашем великом, поэтому не стоит Екатерину Степановну тревожить. Она молчит последнее время, вот и славненько. Она очень много разговаривала все эти пять лет, слишком много. Силы у нее, конечно, недюжинные, но и ей надо отдохнуть.
– А вы откуда знаете, что она молчит? – спросила Полина.
– Тоже мне, бином Ньютона, – не сдержавшись, фыркнул Вульф, и в глазах его метнулся уже знакомый Полине всполох игривого огня. – Так надо было, разве вам самой не ясно? Екатерина Степановна – неординарная женщина. Наблюдал я за нею, изучал ее, как вы знаете, целый год. Выдающийся управленец, умница. Но слишком рациональна. Любой вопрос хочет непременно логикой решить. Анализирует блестяще, а вот синтезирует… Слишком, я бы сказал, прагматична, возможно, даже слишком витальна. Сильно в ней женское естество, причудливо перемешано оно с мужской логикой… Н-да… Только на вас рассчитываю, Полина Альфовна. Вы же помните, с чего все началось?
– Конечно. С моей болезни. Но это же Катя помогла мне понять, почему общество табуировало тему климакса, в результате чего все женщины либо впадают в депрессию, либо – если делают вид, что климакс это ерунда, – становятся злобными и агрессивными. Алена же сообразила, что, только построив на этом бизнес, мы можем…
– Позволю перебить вас, Полина Альфовна. Началось все, как вы помните, с явления. Явление же именно вам было.
– Какое явление?
– Вспомните дорогую вашему сердцу Мясницкую с ее чудесными образами… – Полина лишилась дара речи, а Вульф продолжал, глядя вдаль, поверх кустов отцветших роз и наливающихся соком яблонь. – Не ищите ненужных слов, Полина Альфовна. Вы сами назвали того незнакомца в сером плаще денницей. Вот уж многоликое слово – и дочь Солнца, и одно из имен Люцифера, кстати, и обозначенное на той визитной карточке… Сами сказали, что это был знак. Подви?г ваших подруг на создание страхового общества женщин, туманный его образ, который возник в разговоре с незнакомцем. Но это был знак и иного рода: о том, что все слова имеют свои пределы, ибо люди вкладывают в них лишь те смыслы, которые им дано постичь. Вспомните Фауста, этого строптивого ученика Мефистофеля, который все тщился что-то получить от своего учителя, все время от него что-то требовал. Лучше бы просто слушал… Тогда бы и Гретхен не погибла, и много иных печальных событий не произошло бы.
– Герман Генрихович, ну Гретхен-то тут при чем?
– Гретхен спросила Фауста, что есть религия. «Wie hast du’s mit der Religion?» Вопрос наивной женщины, которая хочет постичь смысл явления, стал одним из великих вопросов философии. Именно о том, что слова – всего лишь весьма ограниченная условность. Их безусловность лишь в том, что они всегда ограничивают смысл явления. Даже Фауст знал это и потому ответил бедной Гретхен:
– Герман Генрихович, пощадите, я только из отпуска, а вы на меня такой шквал вашего интеллекта обрушили!
– Хочу, чтобы вы дали простор мыслям, обычно в слова закованным. Не только через слова, но и при помощи чувства постигаются истинно сложные материи. Денница лишь укрепил ваши собственные догадки о смысле жизни женщины и ваше понимание своего предназначения сделать что-то подлинно великое. Вам было позволено выносить эти устремления, как позволено женщине выносить дитя. Хоть вы и забыли о встрече с денницей, но работа ума, этого истинного чрева всего сущего, не прекращалась, и ваша болезнь вернула эту подспудную работу из подсознания в активный мыслительный процесс. С Катенькой, Аленой вы решили построить компанию. Из простого противоречия все развивается, и вы начали с простого, с самой сути: схватка женского естества и времени. Страховать женщин, переходящих ту грань, где естество их превращается в нечто непознанное, но иное, чем женское. Противоречие разрешается в пользу времени, женщина повержена, как якобы предписано природой и мужчиной, и ей уготована, как вы сформулировали, первая смерть, более страшная, чем окончательная.
– Вы правы, Герман Генрихович, но управлять этим противоречием может лишь женщина просвещенная. Я именно на просвещении всегда и настаивала.
– И правильно. Вы разъяснили женщинам, что исходное противоречие развивается в течение всей их жизни. В молодости, по неразумию и предписанным обычаям, женщина поглощена своим естеством и не видит времени, зато видит другое противоречие – между ней и мужчиной, которое порождает в ней страх, представляясь ей более трудноразрешимым.
– Это точно по неразумию. Полностью победить невозможно лишь время. Что касается мужчин, надо всего лишь понять, что предназначение женщины – не служить им, а управлять ими! Этому мы научили женщин.
– Более того, мужчинам нужно, чтобы женщины управляли ими, хоть властолюбие и не дает им это осознать! Как слепцы они играют во власть и в деньги, думая, что управляют миром. Но ими-то управляют женщины! А те, подчинив свое естество мужчинам, не ведают об этом и
– Уже больше восьми миллионов, – вставила Полина, которую слегка пробивала дрожь: впервые слышала она свой, верно же сказал этот дьявол Вульф, замысел в изложении мужчины.
– Не важно. Вы сами как-то сказали: «Что такое миллионы, когда речь идет об освобождении всех
