— Я же не зря твой пятый любимый клиент.
— Уже пересмотрел ранг. Ты за это время стала моим первым любимым клиентом. Ты действительно необыкновенно smart.
— А мне кажется, что я вся создана из академических схем, а жизнь совсем другая, и я ее не понимаю. Иначе я не оказалась бы в этой кошмарной ситуации.
— Она не кошмарная… Предлагаю поговорить об этом завтра на свежую голову.
— Как скажешь. О чем сейчас хочешь поговорить?
— О том, как я люблю шампанское. Замечательно, что ты привела меня в рыбный ресторан. Шампанское со скампи — что может быть лучше! Я совершенно испорчен шампанским. У меня маленький дом в Сассексе. Он смотрит на море и там грандиозный вид: клифы, прибой и солнце на закате прямо как на пейзажах Тернера, это такой английский художник. Обожаю сидеть с шампанским и смотреть на закаты.
— Уже представила себе, хотя должна сказать, не люблю Тернера.
— Правда? Я тоже. Всегда считал, что у него нет техники рисунка. Ты знаешь английскую живопись, оказывается?
— Я много чего знаю, что не имеет, к сожалению, никакого применения в жизни.
— В этом смысле я всегда тащусь от Венеции…
— В каком, в этом? Там нет живописи, кроме Тинторетто.
— Тинторетто — гениальный художник. Страшно его люблю.
— Да? А мне все его полотна кажутся на один лад — куча народу и все такое темное, мрачное.
— Так это самое ценное — уметь написать картину, в которой куча народу, много чего происходит, есть драма, есть перспектива, это невероятно трудно.
— Тогда тебе должен понравиться наш Суриков. Хотя они, конечно, по колориту, стилистике, композиции совсем разные. Но у Сурикова на полотнах тоже всегда куча народу. Кстати, ты надумал насчет Третьяковки?
— Сходил бы с удовольствием, но этот приезд и так почти как каникулы. Тем более с таким гидом. Так вот, возвращаясь к моему дому в Сассексе: ты обязательно должна ко мне приехать в гости.
— Как только ты сделаешь возможным мой приезд в Англию. Все в твоих руках, дорогой Мэтт…
— Считай, что если у меня раньше было недостаточно стимулов, то теперь я полностью motivated. Кстати, как поживает твой немецкий бойфренд? От него ничего интересного не слышно?
— Какой немецкий бойфренд? Он вовсе не бойфренд, а так, коллега, друг, с которым мы вместе иногда проводили время, ходили, например, в музеи, в оперу.
— Вот как? Мне иначе представлялось. С твоих же слов.
— Не знаю почему. Возможно, ты неправильно меня понял.
— Возможно, — усмехнулся Мэтью.
Они продолжали говорить о живописи, потом — о музыке, выяснилось, что оба любят, как ни странно, Вагнера, мощную экспрессивную музыку без мелодий этого «гения, пошедшего по ложному пути», как сказал о нем Чайковский. Потом перекинулись на литературу. Наконец Варе было кому рассказать, как она обожает Ивлина Во и как специально поехала смотреть Castle Howard в Йоркшире, где снимался телесериал по его роману «Возвращение в Брайдсхед». Мэтью подхватил тему, заявив, что новый фильм Miramax «Возвращение в Брайдсхед» он даже смотреть не пойдет, чтобы не портить впечатление от сериала, потому что Джереми Айронса в роли Чарльза переплюнуть невозможно. Потом они обсудили другие романы Ивлина Во, зацепили Скотта Фицджеральда… О чем бы они ни говорили, у них полностью совпадали мнения, разве что кроме Тинторетто. Это безбрежное созвучие друг другу изумляло обоих. Мэтью не мог припомнить, когда он с такой готовностью открывал себя женщине, у него слегка кружилась голова. А ведь он всего лишь хотел насладиться своим любимым занятием познания мира другого человека, отмычку к которому ему давало профессиональное право на интимную духовную близость.
— Должен признаться, я выборочно отношусь к опере.
— Я тоже. Кроме Верди, Чайковского, Моцарта, Пуччини, Генделя, ну и, дозированно, Вагнера, даже сразу не скажу, что бы я с охотой послушала…
— Ты что, а…
— «Кармен», конечно, — сказали они в один голос.
Было даже страшновато, до чего они одинаковые. Отношения клиента с адвокатом бешеным темпом мигрировали в какую-то новую сторону. Мэтью, который еще накануне позволял гардеробщику ресторана подавать Варе пальто, видимо, опасаясь sexual harassment, теперь вскакивал и отодвигал ей стул, когда она выходила, и так же вскакивал, когда она возвращалась в зал. Вечер пролетел как миг, обоим не хотелось расставаться, но приличия обязывали.
Следующий день опять был заполнен работой, но состоялась и прогулка по соборам Кремля, а вслед за ней — и по промерзлой, пустой Москве до ресторана «Пушкинъ», где вновь был восторг Мэтью от Москвы и Вари в ней. Варя поразилась, что Мэтью из всего длинного и замысловатого меню «Пушкина» мгновенно выбрал блины с икрой и суточные щи на второе. Самый лучший, безошибочный выбор. Этот парень — просто ее двойник.
На улице, совершенно окоченев, Мэтью решился натянуть на голову лыжную шапочку, комично смотревшуюся в сочетании с его профессиональным темно-синим кашемировым пальто.
— Моя герлфренд всегда надо мной издевается, когда я надеваю это уродство, — сказал он и добавил после паузы, — а
Варя обронила:
— Я не хочу отвечать на этот вопрос.
Мэтью это отфиксировал. Следующим утром он уже радовался, что уезжает. Игра с партнером, который тоже умел водить хороводы так ювелирно, на нюансах, была абсолютно perfect, завораживала, вела за собой, не давая обоим опомниться. Она кружила их в танце, который нет времени остановить, потому что надо делать следующее па. Кружение все ускорялось, они видели лишь глаза друг друга и почти не различали пространства вокруг, проносящегося вихрем, а головокружение нарастало. Но и удержаться от продолжения этого танца на минном поле не представлялось возможным — слишком был он изыскан и так под стать каждому из них. Ни Варя, ни Мэтью никогда не танцевали так прекрасно, — столь удивительной была гармония, возникшая уже после первых тактов этой внезапно зазвучавшей музыки. Они сидели за ланчем в маленьком обыденном ресторане, пожирая друг друга глазами, говоря ни о чем. Слова лишь создавали фигуры танца, который они исполняли с мастерством и вдохновением, чувствуя партнера всем телом, несмотря на то что их разделял стол.
— Двадцать лет назад, когда у меня был первый кейс, а я был зеленый мальчишка, только после университета, моя почасовая ставка была двести фунтов, а сейчас — четыреста. С учетом инфляции это практически то же самое.
— Как четыреста? А почему же мне ты сразу назвал триста?
— Сам не знаю. Ты меня чем-то поразила, едва вошла, а потом очень понравилась.
— А теперь я тебе должна еще больше нравиться. Может, ты будешь со мной работать бесплатно? — спросила Варя, бросив невинный взгляд.
— Боюсь, партнеры не поймут. Зато я перемещал тебя постоянно с пятого места вверх, и теперь ты мой первый любимый клиент. Надеюсь, и я могу считать, что я твой хотя бы десятый любимый адвокат?
— Ты мой единственный адвокат. Мне не нужны другие адвокаты и, надеюсь, не понадобятся до конца жизни. У меня есть ты, один-единственный. My one and only. Так ведь говорят, да?
— Если ты о песне, то мне лично она не нравится, — флирт Мэтью тоже стал откровенным.
— Согласна. Гораздо лучше It had to be you,[29] — Варя не замешкалась ни на мгновение, более того, чтобы ее высказывание стало еще более замысловатым, тут же добавила: — но скорее в исполнении Синатры, чем Билли Холидей.
Каждый из них знал, что они одинаково видят эстетику происходящего, одинаково наслаждаются этим танцем, в котором они кружатся, смотря друг другу в глаза и говоря без слов: «Этот танец прекрасен, и нам нужно мастерство и терпение, чтобы танцевать, не падая». Эстетика танца, с неимоверным числом па- подтекстов и бесконечностью их интерпретаций, завораживала и по чувственности превосходила секс. Игра
