двадцатилетней давности даются ветерану госбезопасности нелегко.
— В общем, решил я сам съездить в больницу, разобраться во всем и, по возможности, поставить в этой истории точку. Если получится…
— А этот ваш, с нехорошими глазами, он еще работал? — неожиданно спросила София. 'Смышленая и наблюдательная, — уже не в первый раз за короткий период отметил про себя Юрий Константинович. — И с головой, похоже, все в порядке. Зря Мишка на нее бочку катил. Она и ему фору даст по сообразительности'. А вслух отозвался:
— Максимов? Нет, уже не работал. С ним следующее приключилось. Отца его, секретаря горкома КПСС, в 1989 году на пенсию отправили, во время горбачевской чистки партийных рядов. А еще через год Максимов погорел… ну попался, скажем так, на одной паршивой истории. Он курировал, по линии госбезопасности, валютных проституток, которые обслуживали иностранцев. Ну и, начал их 'крышевать', по-простому — брать с них деньги. И натурой не брезговал. Да еще с бандитами контакты завел. Кто-то из проституток его сдал милиции. Те за это дело ухватились: для милиции кагебиста прищучить, в смысле, компромат на него завести — милое дело. В общем, уволили Максимова из органов, чуть не посадили. Но он не пропал. Чуть позже кооператив организовал… Такой вот, идеологически стойкий товарищ оказался… Так, на чем я остановился?
— Ты собрался в психушку, — подсказал Михаил.
— Да, верно… Значит, на следующий день на служебной машине приехал я в лечебницу. Находилась она на территории Ленинградской области, неподалеку от Гатчины. Нашел главврача. Маленький и пузатенький, но шустрый, как футбольный мяч. Звали его Василий Иванович, да.
Так и так, говорю, мол, находится у вас на лечение некий Виталий Сизоненко. Меня интересует вся информация, связанная с этим товарищем. Вижу, что психиатр удивился и вроде как даже растерялся. 'А зачем он вам понадобился? — спрашивает. — Он у нас уже три года безвылазно. Только жена с сыном иногда навещают'. — 'Зачем он нам понадобился, это наше дело, — объясняю вежливо. — А вы рассказывайте о нем все, что знаете'. — 'А чего рассказывать-то? Историю болезни?' — удивляется врач. 'Давайте с этого начнем', — соглашаюсь сразу, но с намеком. Мол, одним этим разговор не ограничится. 'Хорошо', — отвечает Василий Иванович. И вытаскивает из ящика стола папку.
Эге, смекаю, а анамнез-то он под рукой держит. Видимо, частенько с Сизоненко общается. Но молчу, жду. 'Странноватый он, вообще-то, больной, — начинает психиатр. — С одной стороны: диагноз достаточно четко ставится: шизофрения и параноидальный бред. Это если не вдаваться в медицинские подробности. Явное раздвоение личности, плюс мания преследования'. — 'А в чем раздвоение выражается?' — 'Видите ли, ему кажется, что в нем живет сознание разных людей. Точнее, не сознание, а воспоминания. То ему мерещится, будто он был вождем первобытных людей, то — римским легионером, то — монахом, то…'
Тут врач споткнулся и замялся: 'Да, чего там перечислять? Всего не упомнишь. В анамнезе записано. Можете взглянуть, если мой почерк разберете'. — 'Взгляну, но попозже, — отвечаю. — А странность в чем?' — 'Странность в том, что это не типичное поведение. Обычно шизофреники склонны себя идентифицировать с какими-то конкретными персонами, часто — историческими личностями, вроде Наполеона. Слышали, наверное?' — 'Или вроде Ленина', — замечаю как бы вскользь. 'Ну да, — соглашается психиатр, но без энтузиазма. А сам в стол смотрит. — И такое бывает…'
Я жду. Не тороплю. 'Так вот, — продолжает Василий Иванович. — У Сизоненко же никаких Наполеонов. В голове целый клубок воспоминаний: совершенно разные люди из разных эпох. Некоторые моменты он очень хорошо помнит, подробно и точно описывает, например, обстановку у папы Пия III. А это, между прочим, эпоха Возрождения'. — 'А откуда вы знаете, что он точно описывает?' — интересуюсь. 'Так специально с одним историком консультировался… Воспоминания подобные Виталия постоянно мучают. Но он никого из себя не изображает, как это другие сумасшедшие делают. Просто помнит всякую всячину. Понимаете, в чем разница?'
Зырк на меня — и снова глаза в стол. Тоже выжидает, чтобы лишнего не ляпнуть. Но я-то свою линию уже наметил. Опыт у меня к тому времени большой был, чего скрывать.
В чем, к слову, заключается мастерство вести подобные расспросы? В том, чтобы, используя всю известную информацию и мельчайшие проговорки собеседника, заставить его самого, логическим путем, прийти к нужному ответу. Не задавая прямого вопроса. Так, что человек даже не догадается о том, что вас изначально интересовала эта тема.
— Это как? — с любопытством спросила София.
— Достаточно просто. Требуется лишь хорошая память, внимательность и определенная техника. Предположим, мне надо узнать возраст женщины окольным путем. Так, чтобы она даже не заподозрила, что я об этом ее выпытываю. Самая простая схема — навести разговор на нужное общеизвестное событие. Вот мы с тобой, София, как с иностранкой, вполне могли завести разговор о распаде Советского Союза, конце 'холодной войны' и тому подобном. И я тебя, этак небрежно, спрашиваю: 'Ты же помнишь, как разрушали Берлинскую стену?' Отвечай быстро.
— Ой, — София растерялась. — Берлинскую стену?
— Ну да. В Германии. Это было в девяностом году. Неужели не помнишь?
— Кажется, видела по телевизору хронику. Но я тогда…
— Что? Заканчивай фразу.
— Я тогда была совсем маленькой, — София улыбнулась. — Я проговорилась?
— Именно. Я уже получил определенное представление о твоем возрасте. И при желании могу это выяснить вплоть до конкретной даты, используя лишь наводящие вопросы и косвенную информацию. При этом у тебя будет полная иллюзия, что ты сама обо всем рассказала. Речь идет, естественно, о ситуации, когда собеседник вынужден отвечать на определенные вопросы, создавая хотя бы видимость правдивости… Психиатр наш, Василий Иванович, находился именно в такой ситуации.
Вот я и подтолкнул его в необходимом направлении: 'Вы еще что-то про манию преследования говорили', — напоминаю. 'А-а, да, мания… Боится Сизоненко все время, что его убьют'. — 'Кто?' — 'Да эти самые…'
Чувствую, что психиатр опять замялся. Думаю, надо проявить определенную осведомленность. Удивляюсь: 'Неужели инопланетяне? Помнится, у него в повести инопланетяне действовали. Хроны, кажется?' — 'Хроноты', — слегка задумавшись, поправил меня Василий Иванович. 'Вот-вот. А за что его убить-то хотят?' Врач пожал плечами: 'Видимо, за то, что слишком много знает. Как ему кажется'.
Я насторожился. Слишком много знает? Что-то вертелось у меня в голове, но я не мог зацепиться. Много знает? Чего он может знать, псих несчастный? 'А в остальном — нормальный человек', — негромко добавил психиатр. 'Так уж и нормальный?' — быстро спрашиваю. — 'Ну, почти нормальный. И совсем не буйный. Я бы его давно выписал, к семье'. — 'А чего же мешает?'
Жует Василий Иванович губы, взгляды на меня бросает. И молчит. 'Да вы не стесняйтесь, — подбадриваю. — Я же не Малюта Скуратов. Да и вообще — не во времена Ивана Грозного живем'.
Психиатр вздыхает: 'Нет смысла его отпускать. Быстро обратно вернется. Ляпнет где-нибудь, что- нибудь на улице — и готово. Уж больно у него эти воспоминания навязчивы, как бред. Всем рассказать хочет, фиксирует постоянно'. — 'Фиксирует?' — вроде как удивленно спрашиваю. А про себя думаю: 'Вот и вышли на нужную тему, уважаемый Василий Иванович, никого не засвечивая'.
И уже с нажимом повторяю: 'Фиксирует? Каким образом?' Приоткрывает наш эскулап рот, словно испугавшись. Физиономия, как прокисшее молоко. Потом признается уныло: 'Записывает. Я разрешил'. — 'Зачем?' — 'Уж больно интересно… Понимаете, я докторскую диссертацию готовлю. А тут такой случай, неоднозначный. В каком-то роде — уникальный'.
Так вот оно в чем дело, соображаю. Картина начинает проясняться. 'Где записи?' — спрашиваю.
Выбирается Василий Иванович нехотя из-за стола, подходит к шкафу: 'Вам все доставать?' — 'А что, много?' Психиатр на мгновение замялся, потом говорит: 'Две папки'.
Привстает на цыпочки, извлекает с верхней полки толстенную папку с тесемками. Я аж присвистнул непроизвольно: 'А почерк-то хоть разборчивый?' — 'Не-а, — отвечает. Чувствую, что со злорадством. — Как курица лапой. Да еще карандашом'. — 'А почему карандашом?' — 'Опасно им шариковые ручки доверять. Психи, все же'.
Я задумался. Врач возвращается к столу. Опершись на него, запрыгивает в кресло. Смотрит на меня
