года. Прослеживая по документам хронологию его похождений, с этим нельзя согласиться. Уже в феврале 1648 года он появляется в Сербии. Так что в турецкой неволе он мог находиться не более полутора лет.
Можно предположить, что Тимошка несколько преувеличил свое пребывание в турецкой тюрьме, с целью окружить свое имя еще большим ореолом мученичества и страданий. Но не исключено, что произошла путаница самозванцев и их судеб.
Вернемся вновь к письму Амфилохия:
…В ответ на брань толмача и переводчика Тимошка спокойно отвечает визирю, что «послы государево справили, им и велели про меня солгать; а сами меня знают добро, что я царевич и отец мой был блаженной памяти князь Иван Васильевич Шуйский»[38].
Приема у султана Тимошка так и не добился, и в августе его переводят на менее почетное место. Тимошка из Стамбула собирался ехать на Афон к патриарху и обратился к Амфилохию с просьбой передать греческому первосвященнику письмо. Письмо архимандрит взял, но по назначению не передал, а отослал в Москву.
В том же месяце июле приехал в Царьград другой русский человек по имени Иван, присланный крымским ханом. Называет себя сыном князя Дмитрия Ивановича (расстриги). Была у него печать царская на плечах. Этому Ивану также было предоставлено место визирем в «покои, в сараю свою, и подарил ему платье и велел его кормить». Этот самозванец ударился в бражничество и был посажен визирем в тюрьму.
Похоже, что здесь речь идет о князе Алпуте. Но почему другое имя?
Тимошка заболел и чуть не умер. Поправившись, он еще четыре раза бил челом визирю и челобитную отдал на имя султана. Челобитная была написана Тимошкой по-турецки. Визирь после прочтения разорвал ее.
Амфилохий продолжал навещать Тимошку и подолгу с ним беседовал, много раз предлагал ему помощь, от которой тот осмотрительно отказался.
Вот, собственно, и все, что сообщил Амфилохий о Тимошке. Но благодаря этому пронырливому московскому осведомителю в Москву попали и были сохранены замечательные документы, написанные самим Тимошкой. Амфилохий, скорее всего, выкрал их во время болезни Акундинова.
Первый документ — это нечто вроде полемического ответа недругам и гонителям, в котором доказывается высокородное происхождение Тимошки. Документ этот хранится в ЦГАДА, весьма труден для прочтения из-за неразборчивого почерка и, видимо, в силу этого не был до сих пор опубликован. Начало его утрачено. Приведу небольшой отрывок из этого послания: «… сказали — не знаете, хотя я при них слугою царевым назывался тому послу вельможного визиря Качая.
А коли после того вельможному визирю от мулдавского санжака муслиа лайбега татарским скрытым арзугалом, хто я есть, ведомо стало явно, что у меня было тайно, в ту пору вы, тая явную и знаемую правду, которая сама собою и незнаемая ж позналась, хотячи лжей появить, а измену втроия лихоимного царя покойного Михаила утаили, почали же меня вместо царевича слугою царевым называть. А причину отъезду моего утаили, то, что я отъезжал из-за иличаня… с причины брата моево князя Симона Шуйского, который по научению злодейского царя Михаила убит в Молдавской земле от воеводы Василия за то, што было он поехал к турскому с тайными грамотами. А сказали то ложно, будто збе-жал с Москвы от двухсот рублев долгу. И та ваша ложь явна стала тем, что порознились те речи свои надвое. В первые сказались те: не знаете, хотя в ту пору так же назывли, как вы меня сами называете. А ныне другое сказываете — знаем. Сотрите же прах лжи с очей ваших, а отверши и познаете своево Новой чети подьячего. Праве есть не я, но подлинно слуги моего сын, а ваш подьячий Костька Конюховский, который для дос-товернова свидетельства на обличение ваше сам перед вами стоит с очи на очи.
А затем прошу вас с ласкою: смотрите тово сами, что правду лжей победить не можете, потому сколько у вас лжи и клеветы на меня к оболганию, а меня больше тово есть правды и разных свидетельств к оправданию.
Первое свидетельство, которое меня само царевичем имянует — вышепомянутый арзугал татарский, который татарским абызом писаный по их татарскому закону. А объявился ни от меня, ни от моих людей, но от мулдавского санжака муслеа лайбега.
Другое свидетельство от польскова короля Владислава: лист за ево рукою и за печатью великою корунною. К тому ж иные многие списки и выписки с книг.
Третье свидетельство: лист Матвея воеводы мултянсково за ево рукою и за печатью земскою. А в тех обу двух листах пишет явственно, хто я есмь.
К тому ж свидетель московска и польска земля и христианские летописцы о отце нашем, блаженные памяти царя Василия Ивановича, как он от изменников своих помянутых, от Михаила митрополитова с товарищи, отдан в полон польскому королю Жигимонту, тому нынче тридесят шестой год.
А сверх тово, я показал доверенное свидетельство блаженные памяти отца моево, царя Василия Ивановича: истинное знамение с написания царсково образа и моего вида и подписью и с печатью царства московского, которое оставил мне отец мой по нашему закону вместо духовные[39].
Да к тому ж имею у себя на теле, на правой руке белеги, которые есть не умышленные, ни руками чинены, но поистине природные и царским детям свойственные по некоторым судьбам Божиим, для чево той белеги в планетных книгах знаменуются в лицах. Да иные многие свидетельства у меня есть»[40].
Как можно предположить, послание это Тимошка адресовал московским послам в Стамбуле, в ответ на их обвинения в самозванстве.
Для лучшего понимания смысла этого письма следует объяснить некоторые татарские и турецкие слова, встречающиеся в тексте.
Говоря о Молдавии, Тимошка называет ее «Мулдав-ским санжаком» (более правильно — санджак). Санджак — крупная территориальная единица в Турецкой империи. Называя Молдавию санджаком, турки тем самым подчеркивали ее принадлежность к Османской империи.
«Муслиа лайбег» — правоверный Лай-бег, Муслиа Лай-бег. Я понял это слово как имя турецкого высокопоставленного представителя при молдавском господаре. Возможно, это лицо имело духовное звание и потому имело приставку муслиа (правоверный) к своему имени. Но не исключено, что это название административной должности в молдавском санджаке. Обращение Тимошки не к господарю, а к представителю турецкой администрации вполне объяснимо — именно господарь, по просьбе царя Михаила, велел казнить самозванца Семена Шуйского. Опасаясь такой же участи, Тимошка обращается к турецким властям, так как они с большим вниманием относились к подобным людям.
«Татарским скрытым арзугалом». Арзухал— по-турецки прошение, челобитная. Видимо, Тимошка здесь напоминает о неком тайном письме, посланном из Крыма в Стамбул с известием о нем.
«Я отъезжал из-за иличаня». Елчи — посол, посланник. Возможно, Тимошка уехал из Крыма из-за русского посла Телепнева, который настойчиво просил хана выдать самозванца Москве.
«Татарским абызом писанный». Аби — почтительное обращение к старшим. Возможно, здесь указание на некое важное должностное лицо в Крыму.
«Имею… на правой руке белеги». Белги — знак, признак. Тимошка имел на правой руке, как можно предполагать, родимые пятна необычной формы, что должно было служить, как он считал, еще одним свидетельством его знатного происхождения.
Второй документ, который благодаря архимандриту Амфилохию попал в Москву, — написанные Тимошкой вирши, так называемая «декларация Московскому посольству». Стихи эти помещены почти во всех сборниках русской виршевой поэзии, поэтому приведу лишь небольшой отрывок из них:
