Мальчик, не назвавший мне своего имени, предложил заглянуть сюда. Я подумал, что следует послушаться его совета перед тем, как возвращаться в особняк и освобождать беднягу.
Он предложил мне нажать «
Названия картин отсутствовали, но под каждым панно выложили фамилию художника: Доминикино, Франки, Бономи, Берреттини, Цукки…
К счастью, не все ангелы вооружились щитом. И только один, на картине Франки, поднимал его над головой, защищая ребенка не от демонов, а от божественного сияния.
Красновато-коричневый щит украшало множество кусочков цветного стекла. После короткой заминки я провел рукой по щиту. Ничего не произошло.
Потом постучал костяшками пальцев тут и там, прислушиваясь, но никаких полостей не обнаружил.
И уже начал думать, что ошибся с выбором мозаичного панно, когда обратил внимание, что один из больших элементов мозаики, площадью примерно в квадратный дюйм, не соединен с соседними. Надавил только на него и почувствовал, что он подается, надавил сильнее, и со щелчком он ушел вглубь на дюйм.
Что-то зашипело, потом заурчало, и целая секция стены, высотой в семь футов и шириной в четыре, на которой и находилось панно, отъехала от меня. Остановилась в трех с половиной футах.
Между стеной толщиной в восемнадцать дюймов и замершей в глубине секцией с каждой стороны образовался зазор шириной в два фута. Узкие лестницы уходили вниз справа и слева.
Мне следовало предполагать, что я обязательно окажусь на месте Индианы Джонса, если моя полная приключений жизнь не оборвется раньше.
Решив, что обе лестницы ведут в одно место, я выбрал правую. Она круто уходила вниз. Я крепко держался за перила, понимая иронию ситуации: пережить нападения многочисленных социопатов, жаждавших убить все живое, и сломать шею, споткнувшись.
И действительно, обе лестницы вели в подземное помещение той же площади, что и мавзолей наверху, с потолком, отстоящим от пола на девять футов, и самой удивительной машиной, которую мне доводилось видеть.
Середину подземелья занимали семь сфер, каждая диаметром футов в шесть, соединенных с полом и потолком трехдюймовыми стержнями или трубами. Трубы-стержни оставались неподвижными, а вот гигантские сферы вращались так быстро, что их поверхности расплывались перед глазами, и хотя я понимал, что они изготовлены из металла, пусть и полые, выглядели они сверкающими пузырями, которые могут улететь в любой момент.
Вдоль северной стены, за исключением выходов с лестниц, и всей южной ряд за рядом располагались яркие маховики нескольких размеров, от маленьких, с компакт-диск, до больших, с канализационный люк… они крепились над корпусами в форме колокола и соединялись с ними посредством сверкающих шатунов, шкивов, поршней. Цапфы соединяли поршни с кривошипно-шатунными механизмами, и маховые колеса вращались, вращались, вращались, одни быстро, другие еще быстрее, какие-то по часовой стрелке, какие-то — против, создавая ощущение сложной синхронизации.
Время от времени с наружной поверхности то одного, то другого маховика к потолку взлетали снопы золотых искр. Нет, не искр, чего-то иного, мне неведомого. Импульсы золотистого света, формой напоминающие дождевые капли, не выстреливались, как настоящие искры, а скользили к потолку, где поглощались сеткой из медной проволоки, сложное плетение которой напоминало персидский ковер.
Если не считать медного потолка и бетонных стен, на все в этом бункере, на все видимые части этих сложных механизмов перед сборкой, похоже, нанесли покрытие из драгоценного металла, золота или серебра. Бункер напоминал мне шкатулку с драгоценностями: вокруг все сверкало, сияло, блестело.
Я и представить себе не мог, для чего создали все это великолепие, но больше всего меня поразило следующее: все двигалось совершенно бесшумно, я не слышал ни жужжания или гудения, ни треска или пощелкивания. Тишину нарушал лишь шепот воздуха, который отбрасывался маховиками в сторону больших сфер. Они словно всасывали его, чтобы он вращался вместе с ними.
Никакие движущиеся части не могли проектироваться и изготавливаться с точностью, полностью исключающей трение, не существовало смазок, обеспечивающих такой эффект. Но я не видел на полу капель смазочных материалов, не чувствовал их запаха, ничто не указывало на присутствие смазки, а от механизмов не шло тепло, выделяющееся при трении.
Неестественность этого странного движения, происходящего в полной тишине, поражала. Я словно оказался в некоем машинном зале, расположенном между нашей и соседней реальностями, где космический механизм, поддерживающий порядок во вселенной, нес вечную службу, не требуя ни регулировки, ни ремонта.
Тем не менее у меня не возникло ощущения, что я перенесся в будущее. Некоторые конструктивные элементы показались мне викторианскими, другие несли отпечаток арт-деко. Ничто не указывало, что это механизм следующего тысячелетия, скорее, он казался антикварным, даже не антикварным, а вневременным, словно существовал всегда.
Чувство, что за мной наблюдают, которое не покидало меня в Роузленде, теперь многократно усилилось.
Со сверкающих ободов вращающихся маховиков, как маленькие шарики, надутые гелием, срывались все новые и новые капли света и поднимались к медной проволочной сетке на потолке. Их подъем резко контрастировал с вращением всех движущихся частей, и внезапно меня охватило ощущение легкости, будто сейчас и я оторвусь от пола и… полечу.
Низкий, с акцентом, бесплотный голос, который я уже слышал до прихода зари, когда подходил к мавзолею, светящемуся, как лампа, произнес у меня за спиной:
— Я тебя видел…
Повернувшись, я никого не заметил.
— …там, где ты еще не побывал, — прошептал голос.
Повернувшись вновь, я увидел усатого мужчину, который стоял в дальнем конце прохода между сферами и маховыми колесами. Высокого, худого, в темном костюме, который болтался на нем, как на вешалке. С такой внешностью и серьезностью он напоминал мне гробовщика.
Голос зазвучал громче:
— Я надеюсь на тебя, — и вдоль дальней стены он двинулся в следующему проходу, исчезнув за сферами.
Я поспешил за ним, повернул направо, всмотрелся в другой проход. Мужчина исчез. Я обошел бункер по периметру, но он, похоже, ушел сквозь стену.
Призраки не говорят. Живые люди не дематериализуются, как призраки.
Подумав о призраках и повернувшись в очередной раз, я оказался лицом к лицу с женщиной в белом. Ее длинные светлые волосы пятнала свежая кровь, и они переплелись, словно после долгой ночной прогулки верхом.
Кровь струилась и по ее ночной рубашке, и впервые она продемонстрировала мне три раны в груди. Одна пуля вошла над сердцем, еще одна — чуть ниже, и оба раза в нее стреляли в упор, потому что материя вокруг ран обуглилась. Еще одну пулю, тоже попавшую в грудь, выпустили с большего расстояния. Вероятно, она попала в женщину первой и, скорее всего, убила ее на месте. Два последующих выстрела, которые убийца произвел в упор, свидетельствовали о распирающей его ярости.
Стреляли, конечно, из винтовки большого калибра. Пули пробили грудь насквозь.
Как только она увидела, что совершенное над ней насилие опечалило меня, раны и кровь поблекли, и теперь она выглядела, как до роковых выстрелов. То есть очаровательной. В ее позе и выражении лица чувствовались сильная воля.
Она пристально всмотрелась в меня, повернулась, пошла по проходу. Через три шага остановилась, чтобы через плечо бросить на меня взгляд.
Осознав, что она хочет куда-то меня отвести, я последовал за красавицей. В углу винтовая лестница вела к еще одному уровню мавзолея, расположенному под этим бункером.
