со страниц учебников и газет, журналов и книг.
– Ну поклонись, поклонись же ему! – бубнил негромко, словно боясь рассердить кого-то, старик.
Чтобы уж как-то заставить старика замолкнуть, Харитонов трижды поклонился.
– Ну, теперь пошли. Еще чуть-чуть осталось, – так же негромко сказал старик.
– И что же здесь, молятся? – уже когда вышли из второго храма, спросил Харитонов.
– Молятся больше в православном, – отвечал старик. – А здесь душою обращаются, советов испрашивают, о лучшем будущем для себя и детей просят. В общем, всякое. Сюда вот почему-то женщины не ходят. Только старики да несколько тех, что помоложе.
– А этот, с громоотводом? – кивнул Харитонов на храм, за которым виднелся край избушки.
– Этот?! – вздохнул тяжело старик. – Это социалистической веры. Только не ходят в него больше. Ни одного прихожанина не осталось. Но убрать надобно – вдруг кто-то снова захочет в эту веру вернуться. Храм всегда должен быть чист.
Скрипнули двустворчатые деревянные двери этого храма, и ступили старик и странник на его деревянный пол.
– Подметать тут нечего, а вот с иконостаса пыль стереть надо, – сказал старик и, взяв из ниши в стене несколько тряпок, направился к алтарю.
Иконостас здесь был высокий. Подойдя ближе, Харитонов осмотрел его внимательно, и показались ему некоторые иконописные лики до боли знакомыми. Еще раз пробежался он по ним взглядом, и последние сомнения исчезли: некоторые лики до этого он также видел в газетах, журналах, книжках и учебниках. И вот этого с козлиной острой бородкой, и того, что рядом с ним в пенсне. А на самой большой доске был изображен сидя благообразный плотный старичок в вышитой украинской сорочке, на руках у которого лежал плачущий младенец. И над старичком, и над младенцем парили нимбы и райские птицы. Харитонов еще раз прошелся вдоль ряда икон и заметил, что ни у кого больше из святых этого храма нимбов не было.
– Добротный иконостас! – промолвил стоявший рядом старик. – Жаль, попусту простаивает.
Вытерев пыль с иконостаса, Харитонов и старик вернулись в избу.
– Может, тебе есть в чем покаяться, так не стесняйся! – предложил старик.
– Да вот не знаю… – говорил Харитонов. – У меня в пути товарищ умер, а я его похоронить не смог. Земля промерзшая. А тут еще волк полуживой. Остался мой товарищ этому волку…
– Ну, в этом греха нет, – потирая ладони, промолвил старик. – Это жизнь. А больше ни в чем не сомневаешься?
Харитонов не ответил.
Старик тоже посидел молча на табуретке, но потом все-таки не удержался и спросил:
– Здесь останешься или на ту сторону пойдешь?
– Дальше пойду, – негромко и отрешенно ответил Василий.
– Зря, – опустив голову, сказал старик. – Тут у тебя хоть вера есть, а там и этого не останется. Туда идут те, кто без веры. Ну да насильно тебя удерживать не буду. Как знаешь.
– А дорогу покажете? – поднял глаза на старика Харитонов.
– А чего ее показывать?! Сам увидишь – это ведь продолжение той самой тропы, по которой ты сюда попал.
Помолчали и устроились спать.
Утро было на удивление свежим и совсем не морозным. Без труда нашел Харитонов продолжение вчерашней тропы и пошел дальше, полностью ей доверясь.
26
Шло время, не поддающееся счету, но не менялся темный невидимый пейзаж вокруг машины, и только скрипел под ее колесами снег, похожий на засахаренную корку.
Шофер дремал, улегшись на руль.
Горыч бодрствовал, глядя на освещаемый фарами снег. Казалось ему, что машина уже давно едет в гору. И когда он, переключая фары на дальний свет, присматривался, то легко находил этому подтверждение. Снежная корка действительно поднималась впереди, но машина как ни в чем не бывало катилась дальше, нарушая этим все законы природы и физики.
Устав думать об этом, Горыч выключил фары. Опустил голову на спинку сиденья и тут какой-то свет заставил его прищуриться. Он наклонился к лобовому стеклу, одновременно левой рукой поднимая рычаг ручного тормоза.
Машина остановилась.
– Что такое?! – заворчал шофер.
Горыч молча открыл дверцу и спрыгнул вниз. Затрещала под ногами снежная корка. Он оглянулся и увидел позади машины слабый световой коридор, который они только что пересекли.
– Иди сюда! – позвал Горыч шофера.
– Если б у меня не было снов – ей-богу, повесился б! – говорил шофер, подходя к другу.
– Ну как тебе это нравится?! – спросил напряженным голосом Горыч.
– Пошли! – торопливо проговорил шофер. – Это же те, помнишь, мы уже шли по их лучу, но они выключили.
– Погоди! – остановил его Горыч. – Видишь, какой луч слабый! Они где-то далеко – пешком не дойдем.
Снова сели в кабину. Шофер придавил к полу рычаг тормоза и выкрутил руль влево. Развернувшись, выехали на световую дорожку.
– Ну теперь бы только не выключили свой прожектор, пока мы не подъедем! – с надеждой произнес шофер.
Глаза постепенно привыкали к этому слабому рассеянному свету.
Горыч уже всматривался вперед по ходу машины, стараясь рассмотреть огненно-яркую точку прожектора, создавшего этот «коридор», но прожектора не было видно. Должно быть, он находился слишком далеко.
– Как ты думаешь, сколько их там, в экипаже? – спросил шофер.
– Не знаю, – негромко ответил Горыч.
– А я знаю, что не меньше одного! – радостно произнес напарник. – А может быть, и двое, и трое… Послушай, опусти стекло! Пусть сквознячок подует.
– Так ведь холодно! – удивился Горыч.
– А ты чувствуешь этот холод? – ехидно спросил шофер.
– Не-е-т! – еще более удивленно произнес Горыч.
Ему было скорее по-летнему жарко, и он опустил стекло.
Из-за невидимого горизонта вынырнула верхняя точка прожекторного диска, и коридор стал намного светлее.
– Так и ослепнуть можно! – недовольно проговорил шофер, опуская на стекло светофильтр, которым еще никогда не пользовался.
Горыч последовал его примеру.
Диск прожектора уже полностью поднялся над горизонтом, и Горыч снова задумался. Теперь он уже был полностью уверен, что машина катится вверх, ведь если б она не заехала на холм – прожектор той далекой машины не появился бы перед ними.
– Как ты думаешь, они обрадуются? – серьезно спросил шофер.
– Наверно…
– А не подумают, что мы какие-нибудь враги?!
Горыч пожал плечами.
– А что, могут подумать?! – не унимался шофер.
– Могут, – отрешенно произнес Горыч. – А может быть, они – наши враги?!
