позвоночник.
– Лопату на тендер, у топки еще две лежат! – продолжал командовать путеец.
Странник закинул лопату за невысокий железный борт тендера.
– Отдохни чуток, пока солнце не проснется, а утром покатим. Даром что рельсы ржавые! Назад не вертаться! – задорно проговорил Михалыч, но в голосе его почувствовалась давняя неизжитая усталость.
Харитонов подошел к костру, улегся между двумя спящими матросами, и треск съедаемых огнем веток показался ему колыбельной.
Во сне он видел новенький блестящий крейсер, о котором так любовно говорили балтийцы, и сам он проникался гордостью за этот многобашенный могучий корабль. Казалось, что один такой корабль может защитить страну от любых врагов. Крейсер стоял у неведомого каменного причала, по стальному борту на причал спускался трап, а сам Харитонов уже подходил к нему, брался за натянутый канат поручня, чтобы подниматься, становился на первую ступеньку…
– Эй, лапотник! – ворвался в уши хрипловатый голос. – Жизнь проспишь!
Чья-то рука трясла его за плечо, вытаскивала из сна, волокла прочь от блестящего на солнце крейсера.
– Михалыч! – кричал хриплый. – До чего ж ты человека своим углем ухайдокал! Жалости в тебе нет! Гудок давай, а то он не проснется никак!
Все еще будучи не в силах открыть глаза, Харитонов услышал отдаленное чертыхание путейца и возникший вслед за этим протяжный настойчивый гудок.
– О! Уже шевелится! – произнес кто-то рядом.
Харитонов присел и протер глаза. Было светло. Рядом черным пятном лежало мертвое кострище. За ним он увидел седого мужика в тельняшке, а чуть дальше черной гусеницей тянулось приземистое тело бронепоезда. На нем красной краской были по-детски аккуратно выведены лозунги, обязательно оканчивавшиеся дубинкообразными восклицательными знаками.
– Ну, лапотник, проснулся?! – приветливо обратился к нему пожилой матрос. – Ужо отправляемся. Эй, Михалыч, расскажи бойцу устройство своей машины, чтоб понятие имел!
Из кабины черного паровоза выглянул путеец. Харитонов подошел к нему.
– Ну вот, – путеец прокашлялся и начал говорить. – Это вот – наш агитпоезд! Слушай внимательно! Агит – потому, что на нем написана агитация для врагов. Состоит из паровоза с тендером, контрольных платформ спереди и сзади и одной бронеплощадки с пушечной башней – вот она, вишь, какая?!
Харитонов кивнул.
– Контрольные платформы нужны на случай мины под рельсами, они как бы охраняют живую силу, которая в недрах бронепоезда сидит. Понял?
Харитонов снова кивнул.
– И еще вот что, в бронеплощадку залазить надо снизу, – добавил путеец.
За спиной странника раздался какой-то шум и матерщина. Он оглянулся и увидел, как с земли, кряхтя, поднимается пожилой матрос.
И тут же что-то потянуло Харитонова назад так, что он сам чуть не упал.
– Што эт за веревка за тобой телепается?! – возмутился матрос. – Так можно и лоб расшибить!
– Это бикфордов шнур, – пояснил Харитонов.
Матрос нахмурился и подошел вплотную к страннику.
– Сымай вещмешок, контра! Подорвать нас захотел?! – зарычал он.
– Да нет, – послушно сбрасывая вещмешок, говорил странник. – Это там далеко динамит, а здесь так, ничего…
– Щас поглядим на твое ничего! – приговаривал матрос, роясь руками на ощупь в лежащем на земле вещмешке.
Харитонов стоял и следил за обыском. Путеец тоже подошел поближе к матросу и чего-то ждал.
– Пусто, – покачал головой матрос, возвращая вещмешок хозяину. – Тогда зачем тебе этот шнур?
– Ну как? – вслух задумался над ответом Харитонов. – Это ж как огромная бомба. Оружие… Если увижу, что кругом не та жизнь, ну не та, о которой мечтали, то подорву все и себя. Пусть тогда что-то новое строют…
– А-а… – понятливо протянул, кивая, пожилой матрос. – Ясненько, браток! Извиняй за «контру»! Эт ты правильно решил. А ты, Михалыч, запускай машину!
– А кто в топку уголь бросать будет? Опять я один? – недовольно вопросил путеец.
– Помогем, Михалыч, помогем, – пообещал матрос.
Внутри бронеплощадки, куда через люк в днище забрался Харитонов, было тесно и темновато. Весь пол был уставлен снарядными ящиками. В пушечной башне, нарывом возвышавшейся в передней части бронеплощадки, возились два других матроса.
– Ну, давай знакомиться, – пожилой матрос протянул руку, – Петр. А те двое – Федор и Кошкодайло.
– Василий, – сказал Харитонов, пожимая сильную руку.
Бронепоезд задрожал и медленно поехал.
Тускло-синие глаза Петра широко открылись, и лицо его выразило полную радость.
– Вперед! – крикнул он, потрясая руками.
Остальные матросы спустились на пол. Посмотрели безразлично на Харитонова и стали перекладывать снарядные ящики поближе к башне.
Бронепоезд ускорил движение, и от этого внутри бронеплощадки становилось все шумнее и шумнее. Лязг и скрип железа резал слух Харитонова, но остальные, казалось, очень радовались этому шуму.
– Ну што, братцы? – забасил Петр. – Хто первый к топке пойдет?
Оба матроса уставились на Харитонова, словно он уже что-то обещал им.
– Ладно, – выдохнул Петр. – Значит ты, Вася, первым подешь. Можешь поверху, пока тихо… – и Петр открыл узкий люк в торцевой стенке бронеплощадки.
– Давай через тендер и к Михалычу! – сказал он.
Харитонов, оставив вещмешок на полу, пролез в люк. Перед ним подпрыгивал, поднимая в воздух угольную пыль, широкий тендер с бортами, чуть загнутыми внутрь. Харитонов запрыгнул на него и чуть не упал оттого, что ноги не нашли там твердую опору, – уголь расползался под ними в стороны, и поэтому, чтобы не свалиться, Василий уселся, схватившись рукой за борт. Ковыляя, добрался до входа в машинное отделение. Там, почувствовав себя уже увереннее, он прошел узким железным коридором и оказался в кабине, где увидел пристально глядящего вперед Михалыча.
– О, опять крайнего нашли! – пробурчал он. – Ладно. Бери лопату и забрасывай уголь в топку, я позже подмогу!
Вернувшись на тендер, Харитонов взял в руки лопату и посмотрел по сторонам, на проносящиеся мимо деревья и поляны. Солнце висело над головой и жарило вовсю своими лучами по зеленой живучей земле. Наперегонки с бронепоездом летела какая-то птица, то и дело открывавшая клюв, но пела она или кричала – разобрать из-за металлического шума было невозможно. Вдруг с одной стороны деревья на мгновение расступились и за ними возникло поле, а за полем, словно в сказке, раскинулась маленькая деревенька в несколько домиков с крышами, покрытыми соломой.
И от увиденного, и от дрожания, которое началось на осях бронепоезда и захватывало собою всю броневую машину и тех, кто был на ней, у Харитонова возникла какая-то особая жизнерадостность, распиравшая его грудь, заставлявшая его судорожно сжимать кулаки. И так хотелось закричать что было сил: «Вперед!!! Вперед!», и хотелось закричать так громко, чтобы услышать самого себя, чтобы перекричать шум бронепоезда. Но Харитонов удержался от крика. Он просто стоял, напрягшись от проникшей в него с дрожанием гордости, которая, казалось, была совершенно беспричинной, скорее механического свойства. Стоял и смотрел вперед, и приятно было чувствовать кожей лица силу встречного ветра, и приятно было думать о том, что с легкостью противостоит он этому ветру и так, наверно, сможет он противостоять всему, что возникнет еще на его пути, что будет пытаться остановить его, не дать ему двигаться дальше к неведомой цели. И, словно от этого напряжения и гордости, почувствовал он в себе огромный прилив силы, и пушинкой показалась ковшовая лопата.
