номенклатуру и всякий раз много просят взамен. Легче и дешевле создать новую организацию, какое- нибудь объединение ветеранов сталелитейной промышленности, и пока оно не превратилось в монстра, использовать его в деле государственного строительства. Что-то мысли мои стали пользоваться формальными, ничего не значащими выражениями. Проще ведь можно. Нужно создать группу марионеток, дать им чуть денег и однокомнатную квартиру для юридического адреса и поручить пару инициатив, с которыми родным политикам и законотворцам выступать стыдновато и неудобно. Всякие моральные неудобства должны инициироваться снизу.
Шеф сейчас обеспокоен грядущими президентскими выборами. Оно и понятно. Не переизберут президента – полетит вся наша компания ко всем чертям. Вот тогда я и пожалею о теплом месте в тени министра экономики. Не важно, которого по счету. Но пока здесь действительно тепло. В Администрации президента средняя температура – плюс двадцать пять. Даже в коридорах нет прохладных сквозняков. Особый микроклимат приводит к возникновению особых микроорганизмов и отдельной фауны, которая при изменении микроклимата выжить не способна. Вот какие мысли возникают от одиночества, от нежелания ехать домой, от дома, в котором холоднее, чем на службе. А может, поехать к Нилочке? Мысль согревает меня. Правда, Нилу я уже отправил домой.
По телефону я заказываю дежурную машину. Не спеша просматриваю в последний раз график завтрашнего дня. Ничего жизнерадостного. До выборов президента сегодня ровно год, и именно сегодня начался этот марафон сумасбродных идей, цель которых одна – сохранить нынешнего президента, чтобы самим сохраниться в его тени. А мне, честно говоря, не нравится ни сам он, господин Федюк, ни тень его, мой шеф, ни тень тени – я сам. Я сам себе не нравлюсь больше всего.
Шоферу без имени я называю адрес Нилочки, и «тойота камри» мягко трогается с места.
213
Первые мартовские дни отметились оттепелью. Солнце только пробовало силу своих лучиков на лицах прохожих. Молодежь поспешила снять шапки. Старшее поколение не торопилось переходить на весеннюю форму одежды. Все ждали подвоха. В этот раз от природы.
Я скучал в ожидании выборов и тосковал в ожидании встречи с Нилой и Лизой. Иногда сидел на Банковой и пил чай. Государственные дела вершились механизмом Администрации президента без моего активного участия. Львович накапливал бумаги, чтобы вывалить их мне на стол сразу после объявления результатов выборов. В парламенте устало обсуждали изменения к «Закону о государственном языке». Группа депутатов просила ввести статью о признании частично государственным крымско-татарского языка. Другая группа доказывала, что у нас не частичная государственность, а полная, и поэтому крымско- татарский должен стать вторым государственным. И так далее. Мне принесли распечатку их дискуссий. Я посмеялся и выпил виски, думая о том, что славно придумали когда-то – собирать всех болтунов в одном месте и подбрасывать им темы для споров.
Два раза в день я проезжал по городу. Без всяких мигалок и машин сопровождения. Просто смотрел на жизнь. Смотрел на свои предвыборные плакаты, на свои натертые мозолями ладони. На плакаты стремительно теряющего рейтинг конкурента, где красовалась красная физиономия и вислый нос.
Эти выборы вообще надо было отменить, как только в Москве арестовали Казимира. Но процесс никто не хотел останавливать. Тюрьмы и армия проголосовали, как и просили, за неделю до официальной даты. Девяносто восемь процентов за меня, ноль за коммуниста. Все это, правда, мне было неинтересно.
Я с нетерпением ждал встречи. Встречи с Нилой и Лизой. Они для меня сейчас казались ангелами- спасителями. Больше у меня никого не было. Никого из родных. Была страна-шатун, которую шатало то на Запад, то на Восток, и ничего с этим я не мог поделать. Были тайные и явные враги. Были тайные и явные соратники или, точнее, члены команды, боявшиеся за жизнь своего капитана. Было все что угодно, кроме тепла, кроме близких людей.
Да, я знал, что из этого самого главного для меня момента сделают мыльную оперу для всей страны. Но мне на это было наплевать. Главное – мы снова будем вместе. Главное, что мое «я», от одиночества которого я так устал, станет нашим «мы».
214
– Ты меня приятно удивляешь, – шепчет мне Вера.
Ее лоб покрыт испариной, она дышит устало и сладко, словно и не дышит, а вздыхает от удовольствия. Два нежных голубоватых огонька «приглушенных» ночных светильников на прикроватных тумбочках придают этой ночной комнате немного сказочный вид.
– А ты во мне сомневалась? – спрашиваю я шепотом, нежно снимая кончиками пальцев с ее невысокого лобика пот и пробуя его на вкус. Он совсем не соленый. Это не тот мужской пот, от которого и дезодоранты не всегда спасают. Это сладкий пот любви.
– Сомневалась, – признается Вера. – Но больше не буду!
Наклоняется ко мне, целует в губы. Падает обессиленно на меня. Она легкая, как пушинка, тонкая, как тростник. Но у нее есть все, чтобы быть красивой женщиной. И ее упругая грудь, как два яблока, приятно упирается в мою грудь.
– Моя последняя жена… – начинаю рассказывать я.
– Та, что уехала? – уточняет Вера.
– Да. Она любила говорить: мужчины – это приходящее и уходящее, а женщины – вечное! Видишь, она оказалась права. Я прихожу к тебе, ухожу и снова прихожу!..
– Неправда, – смеется Вера. Она устраивается на мне поудобнее. Просто чтобы удобно было лежать. – Будет у тебя отдельная квартира, я к тебе тоже буду приходить! И, может, даже оставаться!
– У меня уже есть! – хвастаюсь я. – Правда, далековато и однокомнатная. Подарок от мэра!
– Это нормально! У нас тоже так было. Сначала обшарпанный частный домик в Запорожье, потом однокомнатная на Троещине, после этого двухкомнатная в Дарнице, а теперь четырехкомнатная тут, на Печерске. И мне скоро отдельную купят.
– Слушай, я давно хотел тебя спросить: а кто твои родители?
– Папа – замминистра экономики, мама – хозяйка двух салонов красоты. А твои?
– У меня проще, – грустно произнес я. – Отец погиб на полигоне, уже давно. А мать на пенсии.
– Сиротка моя, – ластится ко мне Вера, целует в шею. Ее тонкие пальцы проводят ласково линии на моей коже. – Ты знаешь, – шепчет она снова, – сиротки дальше по жизни уходят! Они мстительные.
– И кому они мстят?
– Да жизни и мстят. Вот мне мстить не за что, потому и не рвусь никуда. Неинтересно. Выпить хочешь?
– А что у тебя есть?
Мы поднимаемся с кровати. Оба голые. Я любуюсь ее наготой, ее ночной красотой. И за свою наготу мне не стыдно. Вера манит меня легким движением руки, и я иду за ней. Мы заходим в гостиную. Вера останавливается перед высоким изящным шкафчиком с двумя стеклянными дверцами.
– Что у меня есть? – повторяет она мой вопрос. Потом открывает обе створки шкафчика, смотрит на полки, заставленные десятками бутылок виски, водки, вина и всего чего угодно. И выдыхает немного грустно: – Все!
215
