74
– Вот эти! Бежевые! – показывает мне Светлана на изящные и удивительно дорогие туфли.
– Ты же свалишься с такого каблука! – говорю я, глядя на ее нескромный живот.
– Нет, не свалюсь! – упрямится она.
Берет одну туфельку, усаживается на пуфик для примерки.
В ее глазах появляются слезы. Она прекрасно знает, что сейчас, когда у нее опухшие ноги, надо забыть о привычном тридцать шестом и мерять тридцать восьмой. Но вы когда-нибудь пытались призывать к разумному решению свою беременную жену? Хотите слез, тогда попытайтесь!
– Это же временно, – пробую успокоить ее. – Тебе же врач дал таблетки. Организм перестроится, и все будет, как было.
– Я знаю, – сопит Светлана. – Но я видела, как поменялись после родов мои подруги. Одну так разнесло, что ее даже приятели не узнавали на улице!
– Тебя не разнесет. Ты вон сколько книг и видеокассет с гимнастикой для беременных купила.
– А я ее делаю, эту гимнастику?
– Ну так делай! Давай я тебя буду заставлять!
– Давай, – соглашается она. А взгляд ее опять уходит на полочки с выставленными роскошными туфельками ее недавнего размера.
Надо ее отвлечь. Надо ее увести отсюда. Но выйти из универмага «Самаритэн» не так просто. Мы все равно будем проходить мимо десятков разных отделов.
– Пойдем в отдел детской одежды! – предлагаю я.
На лице Светланы мгновенно возникает сосредоточенность. Она легко поднимается с пуфика – ни слова об опухших и зудящих ступнях.
Мы проходим мимо парфюмерных прилавков – она даже не оглядывается. На нее смотрят с надеждой девочки-консультантки, дежурящие возле высоких кресел, на которые они готовы усадить любую проходящую мимо женщину, чтобы убедить ее купить крем, духи, туалетную воду, чтобы опрыскать все ее открытые поверхности тела, дабы она впала в истерический озноб от непомерного выбора соблазнительных ароматов. Но Светлану эти девочки лишь провожают задумчивым взглядом. Она слишком целеустремленно шагает. Таких трогать нельзя.
– Вот смотри! – Она берет в руки прозрачную упаковочку с тремя одинаковыми ползунками. – Тут написано от нуля месяцев до трех!
– Розовые? А если мальчики?
– А если мальчик и девочка? – парирует она.
– Ладно. – Я решительно беру упаковку розовых и упаковку голубых ползунков.
Через десять минут мы вываливаем на стойку кассы два десятка упаковок. Тут тебе и бутылочки «Avon» для кормления грудничков, и крем для детской кожи, и пластмассовые баранки, наполненные водой, – для первых зубиков.
Все это мы могли бы купить и в Киеве, но важен момент. Ей важно быть счастливой. Хорошо, что мы прилетели именно в Париж. Ни в Амстердаме, ни в Брюсселе нельзя тратить деньги с такой легкостью, с таким удовольствием!
Два больших фирменных пакета с названием универмага. Теперь у меня заняты обе руки, и я иду рядом со Светланой, как ее слуга. И мне нравится это. Хочется ей угождать, хочется потакать в ее капризах. Только вот капризов пока маловато, как для беременной дамы ее типа.
– Куда теперь? – спрашиваю я.
– В гостиницу. Оставим все это и…
– И куда?
– Я хочу посмотреть на проституток, – говорит она и тут же смущается. – Говорят, они здесь очень некрасивые.
Я усмехаюсь.
– Есть наверняка и красивые, но ими торгуют по телефону. А на улицах стоят, конечно, не самые привлекательные.
Гостиница недалеко. Надо пересечь мост, пройтись мимо собора Парижской Богоматери, потом еще один мост – и мы на месте.
Оставив покупки в номере, возвращаемся на другой берег Сены и идем по Сен-Дени. Она смотрит разочарованно на действительно некрасивых и немолодых проституток, стоящих возле приоткрытых дверей жилых домов. Проститутки не обращают на нас никакого внимания. Они зазывают жестами и улыбками одиноких и тоже некрасивых мужиков и парней. Серая обыденность этих сцен немного скрашивается возникающими то тут, то там кафешками, в которых подают картофель-фри и сэндвич-грек – это то же самое, что шаурма и доннер-кебаб. От перемены названия вкус этого блюда не меняется.
– Хочешь остренького? – я киваю на очередную харчевню, где на вертикальном вертеле крутится, шипя от газового пламени, несколько килограммов мяса.
– Хочу!
Мы сидим за пластиковым столиком прямо на улице. Светлана налила в этот турецко-греческий гамбургер столько кетчупа, что он уже и на ее пальцах. Но она словно не замечает этого, уставившись взглядом на мулатку-проститутку, стоящую на своем посту как раз по другую сторону Сен-Дени.
– А сколько они берут? – спрашивает Светлана.
Я поднимаюсь. Подхожу к мулатке. Спрашиваю на ломаном английском.
– Тридцать евро за двадцать минут. Если она (мулатка кивает на Светлану) хочет наблюдать, то пятьдесят евро. Съемка на видеокамеру – сто евро.
– У вас письменного ценника нет? – шучу я с серьезным выражением лица.
Вместо ответа она протягивает мне визитку. Ее зовут Лулу, и ей можно позвонить по телефону.
Узнав о расценках, Светлана внезапно рассмеялась.
– А говорят, Париж – дорогой город.
– Даже в дорогом городе есть дешевые товары, – говорю я. – Здесь же далеко не все миллионеры! Скорее наоборот.
75
– Ну наконец! – Я поднимаюсь из-за стола, увидев входящего в кабинет Светлова. – Бери стул и давай сюда!
Он присаживается. На лице спокойная готовность все понять и принять к сведению или к исполнению.
– Коньячка? – предлагаю я.
– Спасибо. – Он отрицательно мотает головой, на лице в этот момент появляется извинительная улыбка.
– Ладно, тогда к делу!
Я включаю настольную лампу. Она вспыхивает и снова притухает. Дрожит, родимая. Спрашиваю:
– Видишь?
– Контакт плохой?
– Дешевое электричество. Помнишь, мы заставили Казимира брать меньше денег за киловатты. Это его месть. И кому? Мне!
Светлов задумывается. Он смотрит на стол перед собой, но зрачки его медленно и синхронно ходят то влево, то вправо.
– Прямых рычагов воздействия на него нет, – мрачно произносит он, поднимая глаза. – Когда можно
