– Для всех, – прошептал он. – Но для нас он опаснее, чем для других!
– Послушай! Я даю тебе карт-бланш. Собирай экстренный комитет по противодействию провокациям. Работать будешь тихо и неофициально. Никакого освещения в прессе. Если что – сразу ко мне. Я поговорю со Светловым. Он вам будет помогать!
– Светлова не надо, – взмолился Коля Львович.
– Почему?
– За ним столько разных сил следит! Он и русских, и нерусских на наш комитет выведет!
– Да?! Ладно. Тогда работай сам! Завтра с утра жду тебя с планом действий!
Стоило мне остаться одному, как невидимая тяжесть легла на плечи, и я рухнул на диван майора Мельниченко. Я был раздавлен сомнениями и растерянностью. Мне казалось, спокойствие навсегда уходит из моей и так беспокойной жизни.
На улице шел снег. Сыпался крупными хлопьями. На улице стояла безрадостная зима, но только я один замечал ее безрадостность. Все остальные, казалось, были вполне удовлетворены ею.
– Вам бы отдохнуть, – над самым ухом прошелестел шепот помощника.
Я испуганно открыл глаза. Ругаться, кричать на него не было ни сил, ни желания.
– Вызови машину. Поедем на Десятинную.
– Будет сделано. Тут вам конверт от генерала Светлова.
Я взял конвертик, вытащил из него записку в четверть стандартного листа.
«Господин президент. Плохие новости лучше передавать через посыльных. Вашего специалиста по стрессу нашли повешенным в лесу под Луцком. Если бы не связанные за спиной руки, можно было бы подумать, что это самоубийство.
Рад Вам служить».
«Вот так, – скорбно подумал я. – Теперь я никогда не узнаю, какая связь между огородом под Тернополем, моим стрессом и трансгенной картошкой!»
109
Уже вторую неделю идет снег. Все завалено белым мягким ковром. Утром, еще в темноте, скрипят широкие лопаты дворников. В снегу прорезаются тропинки и дорожки. Мой балкон завален снегом по самые перила. Это, впрочем, неважно. Дверь на балкон утеплена ватой и заклеена, так что попасть я туда смогу только весной, где-то в марте-апреле.
Мать ушла на работу. Там у нее какие-то неприятности, но мне она ничего не рассказывает. Что-то обваливается в этой стране. Слишком она велика. Только краешком уха я услышал один материн телефонный разговор, из которого было понятно, что два вагона с какими-то деталями из Казани не доехали до Киева. Эти вагоны ищут уже несколько дней, из-за них простаивает какая-то производственная линия. Понятно, что бардак. Но тут я ничем помочь не могу. Все, что зависело от меня, я сделал. То есть позволил меня поступить в институт. Теперь ко мне никаких претензий. Теперь я правильный советский студент. В меру разгильдяй, в меру будущий молодой специалист.
Но сегодня я буду разгильдяем. Сегодня мы с Давидом Исааковичем и отцом Василием идем на Труханов поплавать в полынье. Кстати, на моих одногруппников, точнее – одногруппниц, факт моего моржевания произвел огромное впечатление. В нашей группе девять девчонок и трое ребят. Оба мои сокурсника поступили по направлениям из колхозов. Им надо было сдать экзамены на «тройки», чтобы поступить. Мне тоже. Зато девушки старались, корпели над учебниками. Они и теперь стараются. Что-то конспектируют, зубрят. У нас троих упрощенный подход к занятиям. Мы готовимся только к сессиям. И походы на производство мне лично нравятся. Нравятся и станки-экстракторы, с помощью которых готовятся всякие пищевые полуконцентраты и продукты питания. Нравится основательность нашей легкой промышленности. Только когда сталкиваешься с составными частями этой промышленности, тогда и понимаешь, насколько важно накормить народ. Ведь если не накормить, во-первых, он опьянеет без закуски и натворит такого, что вовек не исправишь. Во-вторых, вряд ли голодный человек вообще пойдет работать. Так что, сознательно или подсознательно, но я подошел к истокам трудовой деятельности нашего народа. И истоки эти меня впечатлили.
Кстати, когда я рассказывал о макаронных станках, даже Давид Исаакович заслушался. Он, оказывается, ни разу в жизни не задумывался, откуда берутся макароны. После того как узнал – и в этом он мне сам признался, – у него к нашей еде добавилось уважения и интереса. Отец Василий, правда, особенно впечатлен не был. Для него всякая еда – «пища Божья», и кто бы ни стоял у станка-экстрактора, хозяин всех этих станков – Бог, который и пекарь, и рыбак, и макаронник, и колбасник.
Ладно, с батюшкой я не спорю. Существует два подхода к еде. Не «божественный» и научный, а подход сытого человека и подход голодного. Так вот за все время знакомства я еще ни разу не слышал от отца Василия, что он голоден. Нет, он всегда готов что-нибудь съесть и делает это с удовольствием. Но чтобы попросить бутерброд или даже предложить всем нам присесть за стол и поесть, такого не бывает. Предлагает обычно старик. А отец Василий открывает бутылки и разливает по стопкам.
Я смотрю через мутное от морозных узоров окно на улицу. Смотрю и думаю: каково будет нам переходить заснеженный Пешеходный мост? Каково будет идти босиком по снегу к краю полыньи. Дай бог, чтобы она еще не затянулась новым льдом!
Телефонный звонок отвлекает меня от размышлений.
– Сережа? – Я слышу голос матери. – Не забудь! Завтра мы едем к Диме. Купи свежих газет.
– Но до завтра они уже будут не свежие!
– А ты купи и сегодня, и завтра, – настаивает мама. – Ты же помнишь, что говорил врач.
Ладно, думаю, куплю.
А врач у Димы новый, довольно молодой. И он заявил, что Дима прогрессирует. Что говорить с ним можно практически обо всем и что его вопросы отличаются разумностью. Врач заметил, что Дима подбирает иногда брошенные родственниками больных газеты, разглаживает их и прочитывает. После этого настроение у него улучшается. В качестве эксперимента врач приносил ему несколько раз журналы «Огонек» и обсуждал с ним прочитанное. Именно после этого врач говорил с мамой. Мама аж засияла, узнав, что Дима практически здоров, что все его проблемы являются не столько психическими, сколько эмоциональными. И что надо приносить ему побольше газет. Мол, тогда, войдя в контекст жизни, Дима сможет постепенно вернуться и в саму жизнь, даже сам захочет вернуться в ту жизнь, о которой он будет много читать. Тем более что она так быстро меняется к лучшему!
Посмотрим, думаю я. И вздыхаю. Последние статьи, прочитанные мною в «Литературной газете», рассказывали о маньяках, убивающих женщин рядом с железнодорожными станциями. Я думаю: будь я Димой и начитайся я таких статей, захотел бы я возвращаться в эту нашу жизнь?
110
– Ну что ты такое место встречи назначил?! – Гусейнов с удивлением развел руками, глядя на ярко- желтую букву-логотип «Макдональдса». – Вон церковь какая красивая рядом! Сказал бы: «У церкви».
– Если б это была мечеть, то встретились бы там!
– А я не верующий! Ладно, здравствуй!
– Ну здравствуй, лейтенант! – ответил я.
Мы обнялись.
– Не лейтенант, а полковник милиции. Бывший, – с гордостью поправил меня он, ослабив объятия. – Так где посидим?
Я оглянулся. Почтовая площадь в это время суток радовала глаз. Через дорогу на Владимирскую горку
