стопочку с коньяком. – Давай! Не дрейфь! Ресторан выведет в люди меня, а я вытяну тебя! Сейчас в Киеве уважающему себя политику или банкиру уединиться негде! У нас всегда так – есть с кем, но негде!
Он хохочет. Из-за барной стойки за нами пристально, но с услужливой улыбочкой на лице наблюдает типичный армянин. В белой рубашке с черной бабочкой. Он думает, что мы просто напиваемся. Ему и не понять, что мне только что предложили зарплату в двести баксов. Сам-то он вряд ли столько на недоливах вина-водки наворует!
Выпили мы с Георгием Степановичем две бутылки коньяка, и если бы не бутылка «Советского шампанского», все было бы ничего. Но шампанское плохо ложится на коньяк. Вот голова и гудит, хотя я это скрываю. Я обещал поехать с мамой к Диме и уже почти собрался. Уже и куртку дутую надел, и на часы раз пять смотрел. Теперь без четверти двенадцать. Сейчас мать вернется из гастронома, куда она отправилась за докторской колбасой, и мы поедем. Дима в последнее время только докторскую колбасу и просит. Будто она ему как лекарство помогает! Придумали же название! «Учительской» же колбасы нет. «Инженерной» и «Офицерской» тоже нет. А «Докторская» на каждом шагу. Как будто на нас всех докторов не хватает!
140
– Виски! – кричу я бармену, стоящему за дубовой стойкой.
Я кричу ему уже четвертый раз. Передо мной на столике три пустых низкорослых стакана. Странно, что он их не уносит. Это что же, думаю я, если я выпью, скажем, двенадцать раз по их смешной мерке, то на столе передо мной будут стоять двенадцать стаканов?
Я сижу спиной к стеклянной стенке, за которой неспешно течет жизнь швейцарской улицы. Иногда я оглядываюсь и провожаю кого-нибудь из прохожих взглядом.
– Битте! – Бармен опускает передо мной на стол четвертый стаканчик.
Критическим взглядом смотрит на пол, на лужицу вокруг моих ног.
– Сорри! – говорю ему я в ответ на его обеспокоенный взгляд.
И пью. Медленно, кончиком языка размазывая вкус виски по нёбу, по всему рту.
Мне стало холодно, и я зашел в этот бар. Если бы не внезапный холод, пошел бы дальше. Но сейчас, на четвертом стаканчике виски, ко мне снова возвращается тепло. Тело все еще кажется излишне тяжелым, и хоть я и сижу на удобном стуле с подлокотниками, но время от времени странное головокружение подталкивает меня то в одну, то в другую сторону. И мне кажется, что я вот-вот упаду, что равновесие вот- вот окончательно покинет меня.
На стол передо мной опускается очередной стаканчик виски. Потом еще один.
Дверь в бар хлопает. Я лениво оглядываюсь и вижу приближающихся ко мне полицейских. Их двое. Они садятся по обе стороны от меня. За мой стол. Критически оценивают количество пустых стаканов. Подбегает бармен, что-то объясняет им.
«А! – понимаю я, наблюдая за его лицом. – Так ты меня с самого начала решил сдать ментам! Поэтому и стаканы не убирал, чтобы представить меня как пьяницу».
– Пасс? Идентитет? – глядя мне прямо в глаза, говорит один из полицейских.
Я с трудом вытаскиваю из мокрого кармана пиджака все, что там есть: мокрые швейцарские банкноты, мелочь, кредитку и пластиковую карточку-ключ нашей гостиницы.
На карточке под названием гостиницы полукругом расположены пять золотистых звездочек. Полицейские сразу обращают на них внимание, и, как мне показалось, их лица теряют строгую решительность, присутствовавшую еще пару минут назад.
– Инглиш? Амэрикен? – спрашивает один из полицейских.
– Юкрейн, Киев.
– Руссиш?
– Руссиш, руссиш, – выдыхаю я устало.
Один из полицейских вытаскивает из поясного кожаного карманчика рацию, тараторит в нее что- то.
Мне становится удивительно скучно. Я отодвигаю пустые стаканы на край круглой столешницы. Укрываю ладонями лицо и опускаю голову вниз, на стол.
– Извините, пожалуйста. – В мой невнятный тяжелый сон пытается прорваться звонким колокольчиком женский голос.
Перед столом, за которым до сих пор сидел я в компании двух полицейских, только что охранявших мой сон, стоит девушка лет двадцати пяти. Стрижка – белым ежиком. В ушах сережки, на тонких пальцах несколько перстней. Джинсовый костюмчик и остроносые кожаные полусапожки.
– Меня зовут Мила, я переводчица.
– Ну переводите! – сонно говорю я.
– Пока вы спали, они все проверили, – она кивает на полицейских. – Вы просто много выпили.
– А здесь много не пьют? – спрашиваю я.
– Не в этом дело. – Мила присаживается напротив. – Вы на ломаном английском сказали бармену, что убили своих детей. Еще кто-то позвонил в полицию и сообщил, что подозрительный мужчина прямо в одежде зашел в озеро. Бармен поэтому и вызвал полицию.
– Я не убивал своих детей. – У меня из глаз вдруг льются слезы. – Я никого в своей жизни не убивал!..
Захотелось рыдать, громко и не обращая ни на кого внимания.
– Они все знают. Пока вы тут спали, они все проверили. Вас ищут, вы же оставили жену в клинике.
Клиника? Я уставился в худенькое личико Милы. Пытаюсь навести резкость в глазах по чертам ее лица, по ее золотым сережкам.
– Который час? – спрашиваю я, заметив, что часов на моем запястье больше нет.
– Четверть пятого.
– А где я?
– Вы в Резлитайле.
– Далеко от Цюриха?
– Двадцать семь километров.
– А как я сюда попал?
– Извините, не знаю. – Мила смотрит на меня добрым материнским взглядом. – Они вас отвезут. Я тоже подъеду с вами в клинику. Не беспокойтесь, платить не надо. И за перевод они мне заплатят, – она кивает на полицейских.
141
Какое-то время хочется побыть одному. Инцидент на набережной выбил меня из колеи, но, как оказалось, ненадолго. Майя спустилась к морю, чтобы не мешать моей кратковременной депрессии. А в кабинет заглянул Коля Львович с бутылкой виски.
– Позвонили из Киева, – сообщил он. – Ваше новогоднее поздравление украинскому народу получилось просто великолепным!
– А ты сам-то его посмотрел?
– Предпоследний вариант видел, но сейчас немного поменяли фон. Мне все рассказали по телефону. Светлов видел. Ему понравилось.
«Раз Светлову понравилось, значит, порядок», – думаю я.
И тут же бросаю новый взгляд на Львовича. Хитрый жук, знает, что из всей их чертовой компании я
