больше всего доверяю Светлову. Ладно!
– Кстати, это с меня бутылка, – весело говорю я, кивая на виски. – Ты же меня от криминальной части нашего народа спас!
Коля Львович скромно пожимает плечами.
– Какая бутылка с президента? – улыбается он. – С президента можно только указик какой-нибудь…
Понятно, куда он клонит. Но мое внезапно изменившееся к лучшему настроение оказывается настолько устойчивым, что я на эту мелкую дерзость никакого внимания не обращаю. Даже наоборот. Хочется с ним, с Колей Львовичем, пошутить. Подыграть ему.
– Ну, давай твой указик. – Я, прищурившись, осматриваю его плотно облегающий костюм с явно пустыми карманами. – Если в течение одной минуты дашь мне указ, подпишу!
Коля Львович резко расстегивает пиджак. Стаскивает его и выворачивает наизнанку. К своему изумлению, я вижу, что к подкладке пиджака со стороны спины пришит прозрачный файлик для документов. И документы как раз в нем и лежат. Львович вытаскивает из файлика указ, протягивает мне. Пока я листаю документ, он снова надевает пиджак.
– Ну ты и… – На язык просится обидное слово, но я его не произношу. Все-таки он свалил моего обидчика ударом бутылки по голове. Факт!
– Вот, пожалуйста, – протягивает мне Коля Львович ручку.
Я беру тяжелый «паркер», вздыхаю над указом о повышении предельной суммы нанесения ущерба государству, после которой наступает уголовная ответственность независимо от должности и поста гражданина. Подписываю указ.
Лицо Коли Львовича сияет. Но зря он так спешит выражать свою радость! Подписав указ, я возвращаюсь к его «шапке» и дописываю: «Вступает в действие с 1 января 2017 года. Обратной силы не имеет». После этого возвращаю документ Коле Львовичу.
Выражение его лица тускнеет.
– Зачем вы так? – обиженно тянет он.
– Этот закон для кого? – спрашиваю я. – Этот закон для тебя и для меня, а не для тех, кто был раньше! А теперь наливай!
Через пару минут настроение Коли Львовича, подправленное хорошим виски, возвращается в жизнерадостную, соответствующую празднику норму. По моей просьбе он звонит охране и приказывает передать Майе, гуляющей у моря, что мы ее ждем.
Время – четверть седьмого. Температура воздуха снаружи плюс пять. Страна – Украина. Праздник – Новый год.
142
– Тебе нужно ее поменять на однокомнатную с доплатой! – настоятельно советует мама.
Мы сидим у меня в коммуналке. Она только что сходила за чайником на общую кухню и вся кипит от эмоций.
– Там в духовке гнездо тараканов! – говорит она. – Тебе нужно поговорить с соседями!
– Не буду я с ними говорить. – Я отрицательно мотаю головой. – У меня с ними отличные отношения, и меня их тараканы не волнуют!
Она пожимает плечами, а на лице – смесь недоумения и возмущения.
– Сам подумай! За комнату в коммуналке, но в центре, ты можешь получить однокомнатную на Сырце. Может, даже без доплаты!
Я не хочу думать. Мне сегодня не думается. Пришла ко мне в гости с литровой банкой борща и снова учит быть практичным!
Я бросаю в чашки по пакетику чая, заливаю пакетики кипятком. Выставляю на стол сахарницу.
– И мебель пора поменять! – Она снова огорченно качает головой. – Тут же старостью пахнет!
– А как пахнет молодость? – ехидно спрашиваю я.
Она не отвечает. А я знаю, как пахнет молодость, дикая бесшабашная молодость. Сладковатый запах вчерашнего портвейна из невымытого стакана, сверху немного табачного дыма, дешевые духи или одеколон и. Ладно, у меня это уже пройденный этап. Я научился завязывать галстук. Не сам, конечно. Это Жора меня научил. Теперь я в нашем клубе-ресторане выгляжу на «тысячу баксов». Или как там они говорят, в американских фильмах? Может, «на миллион»? Радовалась бы, что сын в свои тридцать с копейками уже директор ресторана!
– А у тебя его фотографии остались? – спрашивает вдруг она, отрывая взгляд от чашки чая.
– Чьи?
– Ну еврея твоего, который тут жил?
Я поднимаюсь к буфету, выдвигаю ящичек и натыкаюсь взглядом на пакетик с документами старика. Раньше они лежали россыпью в ящике, но отец Василий, большой любитель порядка, сложил их в пакетик.
– На посмотри! – Я кладу пакет на стол.
Мать с интересом пролистывает какие-то документы, корочки, справочки. Останавливает взгляд на фотографии в каком-то удостоверении. Просмотрев документы и бумаги до конца, снова берет в руки удостоверение. Теперь я вижу, что это «Удостоверение члена ДОСААФ».
– Я возьму на несколько дней, – говорит она.
– Да бери хоть навсегда!
– Ты знаешь, – на ее лицо внезапно вырывается радостная улыбка, – я вчера успела из фонда «Омета-инстер» все деньги забрать. Вместе с процентами!
– Это тот, что сегодня лопнул? – спрашиваю я, вспоминая утренние газеты.
– Да, – кивает она, и на лице действительно совершенно дикая, детская радость.
– Теперь можешь Димке плащ купить. Ты же хотела!
– Плащ подождет, – переходит она на серьезный тон. – Есть вещи поважнее!
Она, должно быть, ожидает, что я стану ее расспрашивать. А мне не хочется знать, что важнее плаща для Димки. Я бы вообще посоветовал ей купить себе что-нибудь из одежды. Потому что странно, когда женщина носит десять лет одну и ту же длинную черную юбку и такую же старую красную шерстяную кофточку. Странно, когда женщина не думает о том, что обновку можно купить в магазине, а всегда вспоминает, что где-то на Оболони живет ее старая портниха, которая ей еще тридцать лет назад сшила модное крепдешиновое платье! Видел я это платье! Встреть я даже очень красивую девушку, одетую в это платье, сразу бы перешел на другую сторону дороги! Потому что это как диагноз! И сегодняшний наряд матери – тоже диагноз. Лечить ее надо. Не Димку лечить, а ее. Только как?
Я вдруг представляю себе, как, получив двести баксов зарплаты, веду мать на вещевой рынок, и там мы покупаем ей какие-нибудь нормальные польские шмотки, привезенные «челноками». Модные, яркие и недорогие. Можно и не яркие, яркого она не носит.
А мать поднимается. Надевает старенькое пальто с лисьим воротником, перешитым сюда с еще более старого пальто. И, остановившись перед дверью в коридор, еще раз осматривает обстановку этой комнаты.
В нос мне неожиданно ударяет запах старости, точнее, запах жизни ушедшего Давида Исааковича. Я понимаю, что маме не нравится в этом запахе. Но это запах чужой, к тому же закончившейся жизни. Ремонт здесь делать я не собираюсь. А без ремонта, без погрома, пожара, потопа или строительства этот запах отсюда не уйдет!
143
