рыболовецкой артели, он выслушал штурмана, ворча, сетовал на большие расходы. Опять понадобились новые тросы, барабан для лебедки и новые баковые весла. Так и на хлеб не заработаешь. Как всегда, штурман жаловался, что обветшала мотня невода и лососи проскакивают насквозь. Что это за мотни такие и что за рыбаки? «Как же в прежние времена, когда бродили с неводом, несколько сезонов обходились одной мотней? Правда, в то время мы их плели сами из льняных веревок — теперь ведь все готовое покупают».
Расстроившись, Томас с горя выпил немного больше обычного. Но, даже будучи вдребезги пьяным, он никогда не шатался. Сгорбленная спина слегка выпрямилась как будто, седая голова гордо откинулась назад — он шел медленно, с достоинством. Кто-то из молодежи было предложил проводить Томаса домой, но он отказался:
— Таким молодцам конвоиров не требуется…
Рудите уже спала, когда Томас в темноте нащупывал дверь своей лачуги. Маленький Дадзис царапался у его ног, пытаясь прошмыгнуть за ним в комнату, но Томаса не проведешь.
— Вон! — сказал он. — Собака должна спать во дворе, на то она и собака. Ну! Кому я сказал!
Дадзис, сконфуженно виляя хвостом, подчинился приказу хозяина. Томас закрыл дверь на задвижку и в темноте добрался до кровати. Снимая пиджак, он почувствовал себя дурно. Присев на кровать, старик отдохнул. Но дурнота не проходила — ему не хватало воздуха, он задыхался.
— Что с тобой, отец? — спросила Рудите, приоткрыв дверь из своей комнаты.
— Ничего… — выдохнул Томас. — Я только не могу снять сапоги.
Рудите пришла и помогла ему. Опустившись на кровать, Томас произнес:
— Погоди… Не уходи. Я хочу тебе что-то сказать.
— Я зажгу огонь, — предложила Рудите.
— Как хочешь.
При свете лампы Рудите увидела бледное, покрытое каплями пота лицо отца и испугалась — таким она его еще никогда не видела.
— Ты болен, отец. Не послать ли за врачом?
— Ладно… чего уж… Мне, видно, пора. Послушай, дочка…
Рудите приблизилась к кровати. Ей стало страшно. Хоть бы кто-нибудь сейчас был возле нее!
— Деньги в пиджаке, — сказал Томас. — Остальные в клети, под смоляным котлом… Подними доску. Когда Алексис приедет, разделите…
— Отец, я схожу за Дейнисом. Может быть, он поможет!
— Сети для рыбца надо снять и починить. Там на одном конце пришей поплавки. Не забудь… снять и починить… Поплавки в клети.
Рудите поспешно оделась, чтобы бежать к Дейнису.
— А из моторки пусть выкачают воду, — бормотал Томас. — Нос надо проконопатить, там течь.
Рудите уже не было в комнате, а он все продолжал говорить о том, как поддержать порядок в их рыбачьем хозяйстве. В эти минуты, когда следовало обсудить важные дела, он думал о самых ничтожных мелочах, губы его шептали о каком-то сломанном совке и двух крючках, завалившихся где-то в углу рыбокоптильни. Томас Зандав ушел из жизни полным интереса к ней и ее повседневным заботам.
Когда Рудите вернулась с Дейнисом, Томас лежал, вытянувшись во весь свой большой рост, упираясь головой и ногами в решетки кровати. Он не дышал. Совершенно очевидно было, что ему уже ничем не поможешь.
— Осмотрим, — сказал Дейнис.
Взяв руку Томаса, он сделал вид, что считает пульс, затем, ничего не говоря, приложил ухо к груди старого рыбака, пощекотал ему пятки. Томас был неподвижен. Дейнис вынул из кармана пузырек с нашатырным спиртом и поднес его к носу покойника. И это было бесполезно.
— Я сделал все что мог, — сказал лодочный мастер. — Моя помощь пришла слишком поздно. Эту ночь ты переспишь у нас, Рудите. Утром Байба поможет обмыть отца.
Тоненьким голосом выл во дворе Дадзис. Скоро и соседские собаки стали ему подвывать. А в доме Дейниса сострадательная Байба помогала Рудите оплакивать отца.
Утром соседи — одни из сочувствия, другие ради любопытства — пришли помочь девушке. Байба с пожилыми женщинами обмыли и одели покойника. Дейнис сделал гроб и покрасил его быстросохнущей краской, а Лаурис отправился в похоронную кассу. Старый Зандав состоял ее членом, так что денег на похороны хватило. Рудите написала Алексису, просила приехать с Аустрой на похороны.
4
Но Алексис приехал один. Благодаря стараниям Дейниса жители поселка уже знали о состоянии Аустры, поэтому простили ее отсутствие. Только Лаурис был огорчен. Не состоялось свидание, о котором он втайне мечтал, а теперь, если принять во внимание изменившуюся обстановку, неизвестно, когда еще представится возможность увидеть Аустру.
Одна из трех лошадей в поселке принадлежала Тимроту. Он и отвез гроб с телом старого Томаса на кладбище. В день похорон выдалась хорошая погода. Похоронная процессия, освещаемая ярким осенним солнцем, направилась через лес и затихшие поля к кладбищу. Провожающих оказалось немало, большинство пожилые и старики, друзья и сверстники Томаса. У кладбищенской ограды мужчины сняли гроб с телеги и на плечах внесли на кладбище.
От кладбища до поселка было четыре километра. Алексис, Рудите и Лаурис возвращались домой берегом моря, чтобы сократить путь. Уже третьи сутки море было тихим, точно озеро. У самого берега спокойная поверхность казалась блестящим гладким шелком, чуть подальше вода покрылась темными островками ряби. В местах, где через такой островок прошла лодка, долго светилась серебристая дорожка.
Некоторое время все шли молча, погруженные каждый в свои заботы, вызванные смертью старого Зандава. Чувствительнее всего она коснулась Рудите — теперь она оставалась совсем одна. Оба — Алексис и Лаурис — думали о ней. И хотя в день похорон не принято говорить о таких делах, Алексис иначе не мог, он до отъезда должен был все выяснить.
— Как ты теперь собираешься жить? — спросил он у сестры.
— Не знаю. Тебе следует поговорить с Лаурисом.
Лаурис вздрогнул, пожалев, что не пошел с кладбища другой дорогой. Алексис вопросительно взглянул на друга.
— Что ж я, — пробормотал Лаурис. — Это вам самим лучше знать. Может, у Алексиса есть какие-то свои соображения.
Алексис вспыхнул, точно Лаурис угадал его сокровенные мысли. Всем стало неловко. Лауриса пугала необходимость принять решение о своей дальнейшей жизни: сейчас он должен или жениться на Рудите, или окончательно отказаться от нее: неопределенности здесь больше не было места.
Что касается Рудите, то она ничуть не сомневалась, что желания Лауриса совпадают с ее желаниями, ей только неясна была точка зрения Алексиса. В какой мере он поддержит их, в чем выразится его помощь и не станет ли он претендовать на отцовское наследство? Он сын и имеет право на свою долю. Но что тогда останется ей с Лаурисом?
Труднее всех, пожалуй, было Алексису. Он понимал состояние сестры, знал, на что теперь надеется она. Но сам он стремился к тому, что должно было полностью разрушить эти надежды. Открывалась возможность осуществить заветное желание не только Рудите и Лауриса, но и его, Алексиса. Это, может быть, единственный случай вырваться, уйти из чуждой ему жизни и вернуться на взморье. Появится ли еще когда-нибудь в жизни столь убедительный повод переменить место жительства? Умер отец, и никто не мог запретить сыну возвратиться в отцовский дом — ни Аустра, ни Эзериетис не станут возражать. Если он использует этот случай, он сможет прожить жизнь так, как требовал его характер, его склонности, но ведь тогда он разрушит мечты двух дорогих ему людей. Если бы кто знал, как мало интересовало его отцовское
