— А осторожность? — прошептал Лаурис.
— Вы правы. А теперь уходите, уходите немедленно. Со мной нельзя разговаривать в сенях.
Словно выгнанный за дверь, Лаурис стоял в темном дворе, силясь понять, что с ним произошло — плохое или хорошее? «Эта женщина умеет бороться, — подумал он. — Только бы не против меня…»
Он сразу понял, что болезнь Рудите была притворством, но почему Аустра вела себя так, ему мешал осознать все трезво недостаток воображения. «Если любят меня, забывают других…» Это было приказанием или даже немного походило на обещание. Она позволяла приблизиться к себе.
«Выходит, что я могу на что-то надеяться!» — подумал Лаурис.
А обе женщины весь следующий день были холодны друг к другу, пока не взял верх разум.
2
Мороз ударил рано, но снег заставил себя ждать долго. Даже к рождеству земля не оделась белым покровом. Болота и трясины замерзли, реки покрылись толстым слоем льда, он вполне выдерживал возы. В окрестных лесах усердно рубили деревья. Зандаву выделили сорок кубометров строительного леса в государственной делянке, примерно столько же он купил на торгах. Заготовку леса решили начать после праздников, когда кончится рыбная ловля, — в море уже появилась шуга, и уловы становились все меньше и меньше.
В сочельник приехал Эзериетис. Он гостил три дня, осмотрел хозяйство Алексиса, потолковал о постройке нового дома и предложил лошадь для вывозки бревен из леса. Старик был немногословен, но его взгляд говорил красноречивее слов, и чутье помогло ему понять то, о чем умолчали Алексис с Аустрой. Не мог он лишь взять в толк одного: как Алексис согласился сменить Эзериеши на эту нищету, спокойную деревенскую жизнь — на суровый труд рыбака? И откуда у Аустры взялось терпение все перенести? Говорить об этом с зятем не стоило. На третий день рождества, когда гость уезжал, Алексису нужно было снимать с кольев килечные сети и приготовить снасть к ловле. Попросили у Тимрота лошадь, и Аустра повезла отца на станцию. И вот здесь-то, в предчувствии скорой разлуки, развязались их языки, и они рассказали друг другу всю правду.
— Будущей весной думаю сдать усадьбу в аренду, — сказал Эзериетис. — Чего я, старый человек, буду надрываться? Много ли мне надо, на мой век хватит.
— Конечно, тогда у тебя будет меньше забот, — согласилась Аустра. — Но это, наверно, первый случай, когда в Эзериеши придет арендатор…
— Да, так оно и есть, — вздохнул Эзериетис. — Если бы мне раньше кто-нибудь сказал, что дойдет до этого…
— Отец… — начала Аустра и смутилась. — Ты сердишься на меня? Ведь из-за меня так получилось.
— Оставим это, — хмуро отмахнулся отец. — Я знаю, что не по доброй воле ты шла сюда.
— А если бы я осталась… разрешила Алексису уйти одному?
— Это было бы неправильно. Ты должна была уйти с ним.
— Я надеялась, что он одумается, сравнив эту жизнь с нашей. Скажи, отец… но ты, наверно, не захочешь этого…
— Говори.
— Если бы ты еще повременил с арендой… это лето?
— Ты надеешься, что Алексис передумает и вернется назад?
— Нет, на это я не рассчитываю. Но если я сама… вернусь?
— Одна?
— Всю жизнь я здесь не проживу. Я много раз уже говорила Алексису, но он заупрямился и слышать не хочет об этом. Неужели я непременно должна подчиниться ему?
— Об этом, пожалуй, надо было думать раньше, — проворчал Эзериетис.
— А теперь поздно? Но если я не могу выдержать этой жизни?
Вероятно, отец услышал в ее голосе что-то такое, чего не произнесли губы. Он взглянул на Аустру, сделал попытку улыбнуться, но получилась жалкая гримаса.
— Вот тебе и раз… Еще году не прошло, и уже такие разговоры! Разве он… плохо относится к тебе?
— Этого нельзя сказать. Но… — Аустра смущенно опустила глаза, — да и не это главное. Сегодня мне тяжело об этом говорить… в другой раз, может быть. Но если дело обстоит так, что в Эзериеши должны прийти посторонние люди, для которых там нет ничего дорогого, не лучше ли тогда… Конечно, если тебе неудобно принимать меня такую обратно и если я не смогу выдержать… то на свете достаточно мест, куда можно будет уехать.
— Не говори глупостей. В Эзериешах тебя примут в любое время, какая бы ты ни пришла. Я тоже остался совсем один, как заброшенная собака. У меня ведь, кроме тебя, никого нет. Меня нечего слушать, у тебя своя жизнь. Но если находишь, что так лучше, приходи в любое время. От Алексиса все равно большого толку не было и, наверное, никогда не будет.
— Спасибо, отец. Может случиться, что твой кров мне понадобится в самом недалеком будущем.
Остаток пути они проехали молча. Только при расставании у Эзериетиса вырвались значительные слова:
— Если это так, как ты говоришь, тогда я еще обожду и год похозяйничаю сам.
Поезд ушел. Аустра пустила лошадь шагом. Только сейчас, когда уехал отец, она поняла, какой покинутой и незащищенной была она на этой чужой земле, где приходилось жить против своей воли. Один-единственный человек понимал ее и сочувствовал ей. «Я его люблю… буду всегда любить. Почему я его не встретила раньше — как правильно и просто устроилось бы все. Сама преградила путь к своему счастью, сама должна и преодолеть эту преграду. И Лаурис поможет мне, потому что дело не только в моем счастье. Вдвоем это будет гораздо легче».
Добравшись до поселка Песчаного, Аустра не поехала домой, а свернула к дому Тимротов, чтобы Лаурису, если он у Рудите, не пришлось вести домой лошадь. Но он был дома и встретил Аустру у ворот.
— Я услышал, как вы подъехали, — сказал Лаурис, — и сразу понял, что больше некому.
Скрипнула дверь, кто-то вышел во двор — вероятно, брат Лауриса. Было темно.
— Вы хотели что-то сказать… — прошептал Лаурис.
— Завтра вечером я пойду в магазин за газетами, — так же тихо ответила Аустра. — Если хотите встретиться и поговорить, ждите у речки.
— Я буду там, — взволнованно ответил Лаурис. В темноте блеснули его глаза.
Аустра ушла, а дрожки, грохоча по мерзлой земле, въехали под навес. Лаурис ликовал. По темной дороге, в ту сторону, где мигал желтый огонь в лачуге Зандавов, шла, опустив голову, ссутулившаяся женщина.
3
На следующий день Алексис и Лаурис ставили килечные сети. Пришлось зайти далеко в открытое море, на глубину шестнадцати сажен. Пока они возились с сетями, поднялась метель, берег скрылся из глаз. Опустив последний якорь, они повернули моторку к берегу, ориентируясь по ветру. Компаса не было. Через какой-нибудь час они должны были подойти к берегу, прошло уже больше двух, а берега все не было. Они поняли, что моторка описывает вместе с ветром круги или идет параллельно берегу. Лодка обледенела, шуга быстро смерзалась. Видимость из-за сгустившейся мглы была не больше, чем шагов на тридцать.
Они блуждали до вечера — усталые, продрогшие и голодные. Уже смеркалось, когда утихла метель и слева показалась полоса леса, далеко в море вдавался какой-то мыс.
