аура ментальной силы библиария давит на него.
— Так-то ты приветствуешь потерянного брата, который, милостью Императора, оказался достаточно безрассуден, чтобы выжить? Ничего, кроме презрения и отчуждения, обвинений и неуважения!
— Такова вселенная, в которой мы живем, — вмешался Зур.
Тарик не отвечал, неотрывно глядя на Трина.
— Возможно, вы предпочли бы, чтобы я сдался и сдох в той тюрьме.
Трин склонил голову:
— Это разрешило бы проблему, без сомнений.
— Тогда прошу прощения за то, что осмелился выжить, — выпалил Тарик. — Должно быть, это причинило вам массу неудобств.
— Еще есть время, — произнес псайкер. — Но его осталось немного.
На сей раз Тарик замолчал надолго. С усилием он подавил гнев и отбросил раздражение. То, что в словах Зура и Трина была определенная логика, лишь ухудшало его положение — но Тарик перестал противиться. Вместо этого, он заглянул в свое сердце, в свой разум и душу, которые и делали его Орлом Обреченности.
— Пусть будет так, — мрачно сказал он. — Если я должен подвергнуться допросу, тогда допрашивайте. Такова жизнь. Я приму неизбежное и не дрогну. Скажите, что нужно сделать, чтобы положить этому конец раз и навсегда.
— Ты уверен? — спросил Зур. — Это будет нелегко. Многих сломило бы и меньшее.
— Говорите, — повторил Тарик, яростно глядя на псайкера.
Трин ответил ему ровным и спокойным взглядом.
— Существуют ритуалы очищения. Обряды перехода. Мы проверим тебя. — Псайкер развернулся, чтобы уйти. — Завтра, на рассвете.
Рука Тарика метнулась вперед, и его пальцы сомкнулись на запястье библиария, не давая тому двинуться с места.
— Нет, — сказал Орел Обреченности. — Мы начнем сейчас.
Трин всмотрелся в его лицо.
— Ты представляешь, что тебе предстоит?
—
Они начали с «когтей».
Механизм, сделанный из светлой, отполированной стали, холодной, как лед, сомкнулся вокруг Тарика и крепко его сжал. Это напоминало столярные тиски, увеличенные до гигантских размеров. Смазанный маслом винт поворачивался, сводя вместе изогнутые металлические блоки. Из каждого блока выступали острые шипы — когти, сделанные по образу когтей огромных кондоров, парящих в теплых воздушных потоках над Хребтом Лезвий.
Тарик стоял между полосами металла, одетый лишь в тонкую тренировочную тунику. Мышцы на его руках и ногах вздулись, став тверже железа, и сопротивлялись давлению блоков. Лишь сила и выносливость воина мешали «когтям» сомкнуться и раздавить его. Он ровно дышал, приготовившись к длительному напряжению. Силы следовало распределить на долгое время, а не потратить в одном отчаянном рывке.
«Когти» продолжали давить. Им неведома была усталость. Медленно поворачивающиеся колеса пытались сломить упорство космодесантника, заставить его поколебаться хоть на мгновение: и в этом заключался коварный трюк. Если воин расслаблялся, пусть на самый короткий миг, блоки тут же выдвигались вперед, сужая и без того узкую щель, — но в это время испытуемый получал мгновенную передышку. После многих часов и дней, проведенных между блоками, воин иногда решал, что можно дать им слегка придвинуться — лишь бы получить драгоценную секунду отдыха. Но это был верный путь к смерти. Говорили, что сам Хеарон однажды целый лунный месяц простоял в «когтях» и ни подпустил их ни на пядь.
Тарик находился здесь уже несколько дней. Окон рядом не было, так что он мог лишь приблизительно оценить прошедшее время. И, в отличие от Хеарона, его не оставили наедине с испытанием. Из теней, окружавших «когти», выступали фигуры и обращались к нему, все время осыпая его вопросами и требованиями. Они хотели, чтобы Тарик цитировал строки из катехизиса и кодекса ордена или раз за разом повторял все детали своего заключения. Допрос тянулся бесконечно, снова и снова по кругу, и вскоре Тарик уже не чувствовал ничего, кроме тяжелого отупения.
Среди допрашивающих находился и Трин. Может, он был одним из них или всеми сразу — но, несмотря на струящийся по телу пот и кислоту, медленно заполняющую мышцы и вены, воин так и не сказал того, что хотел услышать библиарий. Он повторял все ту же историю, цитировал молитвы и гимны и все это время противостоял ужасному, сокрушающему давлению. Без воды, без пищи, зажатый тисками, он стоял на своем.
Затем, без всякого предупреждения, по прошествии недели с начала испытания все кончилось. «Когти» разжались, и Тарик рухнул на пол. Мышцы его еще какое-то время судорожно сокращались, так что воин не сразу сумел встать на ноги. Он смутно понимал, что вокруг столпились рабы ордена в робах с надвинутыми на глаза капюшонами.
Тарик нахмурился. Испытание не могло закончиться так быстро. Он еще недостаточно страдал.
Он оказался прав.
С Тарика сняли одежду и поместили в трюм роторолета. Летательное судно стартовало с Горы Призраков, резко взмыв вверх и почти так же быстро начав спуск по отвесной дуге. Орел Обреченности едва успел прислушаться к ветру, бьющему об обшивку, когда палуба у него под ногами разъехалась в стороны и он полетел вниз.
Тарик тяжело упал на покрытый льдом скальный уступ. Смешанный со снегом дождь барабанил о скалы и рушился в глубокую, затянутую туманом пропасть внизу. Взглянув вверх, Тарик увидел удаляющуюся машину. Сквозь ее мелькающие лопасти ему даже удалось разглядеть контуры Орлиного Гнезда. Воина сбросили на склон одного из ближайших пиков. По прямой отсюда не больше полукилометра до Горы Призраков, но без реактивного ранца или параплана добраться туда было невозможно.
Тарик осмотрелся, выискивая хоть какое-то укрытие от непогоды, но нашел лишь скошенный скальный козырек. Борясь с болью, все еще терзавшей его мышцы после «когтей», Тарик заполз в эту узкую щель и обнаружил там грязь и лишайник. Лишайник он съел, а грязь размазал по телу, чтобы сохранить тепло.
Он пытался понять, было ли это наказанием. Возможно ли, что он, сам того не заметив, провалил первое испытание? Или Трин и другие его судьи просто устали от этой игры и решили, что он должен умереть в горах от холода? И то и другое казалось маловероятным: болтерный выстрел в затылок покончил бы с ним намного быстрее, чем голод или обморожение, а Орлы Обреченности никому не причиняли ненужных страданий — этого добра во вселенной и без того хватало.
В полудреме, скорчившись на жестких камнях, Тарик представлял пристальные глаза, следящие за ним из окон монастыря-крепости, который он привык считать домом. Он чувствовал, как вокруг смыкается темнота, как по телу ползет онемение. Его все еще допрашивали, но на сей раз обходились без слов, а «когти» заменила безжалостная природа. Теперь ответа потребовал сам Гафис: голоса Горы Призраков и Хребта Лезвий.
Но нужного им ответа они так и не получили. На рассвете Тарик умер.
Трин ощутил недовольство своего господина прежде, чем вступил в наблюдательную галерею. Оно наполнило окружавшее библиария пространство, как стылый туман, — вездесущее и каждую секунду готовое обернуться ледяным штормом.
В галерее псайкер обнаружил Хеарона, стоящего у окна, и, чуть в стороне, брата-капитана Консульта. Воин был облачен в боевой доспех и застыл в напряженной позе, сверля взглядом некую точку за дальней крепостной стеной. Консульт казался вырезанной из камня статуей, холодной и неподвижной; но Трин мог заглянуть под маску и увидеть чувства, кипящие в груди капитана Третьей роты.
