Артуру удалили аппендикс.
Сергей ошивался в больнице второй день к ряду в большей степени от безделья и скуки. Что к всеобщему удивлению, конечно же, не зная истинных мотивов, произвело неизгладимое впечатление на Вениамина Степановича, который посчитал это, как проявление высоких нравственных чувств и дружеских побуждений.
— Ты — верный товарищ! — с гордостью сказал Вениамин Степанович, пожимая руку Сергею. Не тряся, как делают большинство людей, выражая торжественную восторженность, а держа ее твердо и покойно, повелительно. — Спасибо!
Сергей смолчал. В эту минуту он думал, что отцу Артура было бы неприятно узнать, да и не нужно было знать, что он делает это не ради его сына. Ни ради дружбы, которой нет, ни ради себя. Ни из чувства товарищества и уж тем более не из любви к Артуру.
«Я делаю это… из мести! — могло бы прозвучать признание Сергея. — Я желаю вам отомстить!» — представил Сергей свой ответ, которого не стоило знать Вениамину Степановичу, соглашался Сергей, глядя ему в широко открытые глаза, с глубокими морщинками в уголках, продолжающего крепко сжимать его ладонь.
— Молодец… я сразу увидел в тебе Человека… настоящего! — Могилевский отпустил его руку, обнял за талию стоящую рядом женщину — молодую мачеху Артура, и увлек ее за собой.
Сергей смотрел им в след. Удаляясь, Могилевский уносил с собой добрые чувства о нем; а она — душный и липкий запах приторных духов.
«Дорогие, наверное, духи? И такие вонючие! — брезгливо поморщился Сергей, глядя им в след, — надо же так смердеть! Хм… Какой вульгарный аромат…
…сладко пахло от Манхеттен… — вспомнил Сергей, но вспомнить самого запаха ему так и не удалось.
Сергей поправил накинутый на плечи больничный халат, засунул обе руки в карманы. Развернулся на пятках, да так, что полы халата взметнулись в стороны, словно ангельские крылья и пошел в палату Артура.
Артур спал.
Теперь глядя на него, Сергей мог внимательно рассмотреть черты его лица:
«Нежно-детские, когда спит, — подумал Сергей, — но отцовские… Когда будет постарше, наверняка будет очень поход на отца… Когда будет постарше… Если будет постарше. — Сергей ощупал карманы брюк снаружи, в поисках шприца. — Не взял! Ну, и правильно, и хорошо! Слишком дорогая больница, чтобы пациент скоропостижно скончался в ее стенах.
…Отец его любит. Думает, что и я его тоже… Говорит о дружбе, думает, что я его друг! Если бы он знал… Любовь… Дружба… Нет ничего! Нет того, что можно любить в Артуре… Мы — по статусу - разные люди. Люди разных социальных групп. Вот отец Артура — совсем другое дело!»
Вениамин Степанович, казалось, действительно полюбил Сергея. Полюбил, за то, что Сергей спас его сына. Благородно отказался от крупной суммы денег, что назначались как материальное вознаграждение, за столь решительную смелость… Сергей спас Артуру жизнь, но при этом пострадал сам. И все же спас — это было очевидно. Это было очевидно для отца Артура, который видел в Сергее простоту и бескорыстность; доброту, не требующую благодарности; и бедность, но благородную. Старомодный отец Могилевского сразу же зауважал Сергея, обращаясь с ним не хуже, чем с родным сыном. И поняв, что Сергей ничего взамен просить не станет, решил самый насущный его вопрос, устроил на хорошую работу.
Именно Могилевский Вениамин Степанович настаивал на дружбе Артура с Сергеем. Настаивал властно.
Но Артуру, сыну влиятельного чиновника, наверное, как и всем детям властных отцов, такое, мягко говоря, давление, не нравились. Правда, такое происходит не только у богатых или влиятельных. Наверняка, многие сталкивались с таким явлением и в собственной жизни, видели это в своих родителях или детях. Возраст протеста. Мнимая самостоятельность. «Красное на черном…» — звучало из восьми динамиков и тяжелого сабвуфера, «прокачанного» спортивного кабриолета BMW-320i.
Тем не менее, выполняя требования адвокатов, настаивающих на временном прекращении разгульного образа жизни, дабы не спровоцировать какую-нибудь очередную и нелепейшую ситуацию, способную разбередить, а то и раздуть новый костер на углях недавней истории с аварией, которую старательно и небезуспешно заминали адвокаты Могилевского во всевозможных инстанциях и суде. Артур, невольно, желая того или нет, внял наставлениям отца, сблизившись с Сергеем, который в действительности оказался неплохим парнем, и которого отец Артура, в одно время просто подселил в соседнюю с сыном больничную палату.
К удивлению многих, в том числе и старшего Могилевского, они быстро сдружились. Многие подозревали, что Сергей был заинтересован и нуждался в этой дружбе, но и Артур, не менее нуждался в человеке, которого поддерживал отец, и под прикрытием которого можно было жить, как и прежде, прежними увлечениями. Отношение Вениамина Степановича к Сергею по-прежнему носило доверительный характер. Отмечая это, Артур рационально этим воспользовался. А Сергею нужна была дружба Артура Могилевского.
К удивлению не верящих, Сергей разом вписался в круг друзей Артура. Так что создаваемая Артуром видимость сыновнего послушания и якобы переменившегося образа жизни особенно не тяготила его, если не принимать во внимание некоторое внутреннее угнетение, внутренний дискомфорт, которое испытывал Артур от присутствия Сергея в различных личных ситуациях.
К удивлению же самого Артура, выяснилось, что «приставленный» отцом Сергей, оказался куда более интересным человеком, как говорят в таких случаях — своим, нежели показался Артуру первоначально. Правильная жизнь, какой она представлялась из нравоучений отца — Артура нисколько не прельщала, и оказалась, была не интересна и Сергею. И это не только несказанно порадовало Артура, но, и оказалось на руку им обоим. Внешне, по крайней мере, казалось именно так.
Какого же было удивление обоих, когда неожиданно выяснилось, что любимыми развлечениями и того и другого, оказались и один и тот же ночной клуб, и даже один и тот же любимый напиток — виски «Jack Daniels». Любимой кофейней — оказалась «Бигуди», бывшая парикмахерская, на углу Мозаичной и Партизанской, чье по-английски написанное название, читалось всеми на итальянский манер с ударением на букву «у». И даже любимый столик в этой кофейне — оказался один и тот же — на втором этаже, у окна, слева, из которого было видно часть современного мегаполиса, прекрасно сочетающегося с зелеными полями, в окрестностях которой блестело небольшое озерцо, соседствующее с белокаменным собором с золотыми куполами и крестами на них. В сравнении с этим видом, в памяти невольно и торжественно возникали видимые на фотоснимках образы греческого Элизиума и французского Шанз-Элизе?.
Как оказалось, для того чтобы вписаться Сергею в насыщенную жизнь Артура, ничего особенного делать не надо было, притворившись однажды и навсегда «завербованным» атмосферой ночных увеселительных заведений оказалось вполне достаточным для дружбы, потому как это являлось единой средой обитания и интересов. И напрасно думал Вениамин Степанович Могилевский, что сдружиться им, помогла больничная палата, после той драки, в которой оказался Артур и из которой, благодаря невероятному стремлению к жизни и давно истребленному благородству, его вынес на своих плечах Сергей.
«Сергей — то…
Сергей — это…
Сергей — там…
Сергей — здесь…» — эти сравнения все меньше и меньше стало срываться с уст Вениамина Степановича, когда он обратил внимание, что они по-прежнему дружны.
«Эта дружба, когда-нибудь даст хорошие результаты! Для сына… уж точно!» — думал он.
Однако среди приятелей Артура, «доброжелателей» настроенных думать, что эта дружба ненадолго оказалось больше. Большая часть их знали про тот случай у ночного клуба, и подозревали Сергея в корыстных и меркантильных намерениях. Поначалу. Потому как такое простое человеческое состояние души, как великодушие, было им неизвестно и непонятно. Незнакомо. Но при всей своей внутренней неуверенности и уязвленности, Сергей вел себя абсолютно спокойно, не трепетал и не лицемерил перед Артуром, и весь интерес, который питал Сергей к новому другу, сводился к праздному времени
