— Похоже, результатом всех этих злоключений стало… рождение… философа?
— Точнее,
— Его мировоззрение было крайне пессимистичным, — выдал я формулировку, достойную Агнешки Вонсик.
— Вот именно! К тому же он был очень неприятным типом. Анахоретом, чудаком и неврастеником. Человеконенавистником и отъявленным трусом.
— Но как прекрасно он писал! — тут я проявил упрямство, чтобы подсказать ему, что я понял шутку и готов продолжать игру. — А как он был талантлив! Почему бы не в этом усматривать последствия невзгод, перенесенных им в эмбриональном состоянии, еще до рождения? На месте этой пани, — я опять открыл книжку на титульной странице и положил ладонь на выцветшие строки посвящения, — мне пришла бы на ум другая шутка. После фразы «Мои странствия по сравнению с ее невзгодами — детские забавы» я бы написал с грустью и печалью: «Увы, он не будет гением».
— Ты недоволен своей преподавательницей? — спросил он со странной улыбкой. — Она очень умна.
«Тревога, впереди мины! — загорелась у меня в мозгу красная лампочка. — Нужно отходить, и немедленно!»
— Конечно, — деловито согласился я, будто ученику ставил оценку. — Но она далеко не гений. — И резко изменил направление разговора: — Но если уж о ней зашла речь: пан Ежик назвал ее, как мне помнится, «La Belle… Victoire», не так ли?
— Ты не ослышался, — ответил пан Константы, продолжая улыбаться.
— Так откуда такое прозвище?
— Ты не понимаешь, что значит «belle»? — с иронией спросил он. — Мне почему-то не верится, что ты не знаешь этого слова, ведь ты ее ученик.
— Пан Константы, вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю, — я тоже улыбнулся. — Меня интересует только имя, а не
— Не могу понять, о чем ты? Имя как имя, что тебе показалось в нем странного? — он явно смеялся надо мной, припрятав что-то за пазухой.
— Нет, ничего, — я закрыл «Воспоминания» Иоанны Шопенгауэр и положил книгу на полку, рядом с альбомом. — Только я впервые слышу, — в этот момент я старался не смотреть в глаза собеседнику, — чтобы ее так называли.
— Да, это ее второе имя. Разве оно хуже первого? Если бы ты знал, почему ей дали второе имя, ты бы наверняка согласился, что оно намного важнее первого, — он взял гданьскую книжку и поставил ее на полку.
— «По какой причине» ей дали это имя или «в честь кого»?
— «По причине» и «по случаю».
— Так как же это случилось и когда? — как бы в шутку спросил я. — Меня любопытство заело. В тридцать пятом году?
— Кто тебе сказал, что в этом году?
— Она тогда родилась.
— Это не значит, что ее сразу же крестили.
— А когда это произошло?
— Только двумя годами позже, осенью тридцать седьмого.
— Почему так поздно?
— Ха, непростой вопрос, — он снова лукаво улыбнулся.
— Вы разожгли во мне любопытство.
— Они хотели крестить ее в Польше. Поэтому медлили с этим до возвращения домой. А позже я, честно говоря, даже не знаю, чего они дожидались.
— Так что же случилось осенью тридцать седьмого года, когда они, наконец, решились на этот шаг?
— Кое-что случилось!.. — Он помрачнел и замолчал на несколько долгих мгновений. — Он принял решение, — продолжал он вполголоса, — которое связано было с риском для жизни. Поэтому хотел уладить все семейные дела.
— Опять какое-нибудь восхождение?… Гиндукуш? Гималаи?
— Нет, нет, — возразил он с печалью в голосе. — Хуже, намного хуже.
— Хуже? — не выдержал я. — Так расскажите, пожалуйста, пан Константы!
— Я как раз думал, стоит ли тебе об этом рассказывать, — он блуждал взглядом где-то в пространстве. — Что-то я чересчур разболтался, — он неодобрительно покачал головой. — Эти дела не для тебя.
Я был потрясен и сбит с толку. После таких рассказов, после таких откровений вдруг ни с того ни с сего столь разительная перемена! Я лихорадочно искал способ изменить ситуацию в свою пользу, отлично понимая, что если этого не сделаю, то, возможно, навсегда упущу шанс узнать правду. Необходимо заставить его рассказать то, что и так вертелось у него на языке, иначе все мои труды пойдут прахом.
Я на мгновение закрыл глаза и сыграл va banque.
— Это не fair, — сказал я. — Вы сами, пан Константы, начинаете, а потом обрываете на полуслове… Чем я заслужил, чтобы ко мне относились как к ребенку?
— Ты прав. — (Я вздохнул с облегчением.) — Так действительно нельзя. — Пальцами правой руки он сжал лоб, потом провел ими по выбритым щекам и, передернувшись от внутреннего напряжения, решился: — Хорошо, я расскажу тебе. Только ты должен обещать, что ни с кем, ни при каких обстоятельствах! не будешь об этом говорить. Обещаешь?
— Разумеется.
— Помни, ты дал мне слово! — он поднял руку с вытянутым вверх пальцем. — Той осенью неожиданно для всех он принял решение поехать в Испанию, где уже полтора года шла гражданская война. Поэтому ребенку дали второе имя, Виктория.
После таинственного пролога, который предшествовал его ответу, я ожидал чего-то совсем необычного, однако и то, что я услышал, оказалось сюрпризом.
— Насколько я понимаю, не в туристическую поездку…
— Правильно понимаешь, — подтвердил он с легкой иронией.
— Он был коммунистом?
— Ты когда-нибудь видел коммунистов, которые крестили своих детей?
— Ну, собственно…
— Собственно, собственно! — в шутку передразнил он меня. — Я так и знал, что ты начнешь меня расспрашивать, поэтому и прекратил этот разговор. Ведь это целая история, в детали которой я предпочел бы не вдаваться. Но слово не воробей. — (Я вновь вздохнул с облегчением.) — Отступать поздно, — он опять блуждал взглядом в пространстве, собираясь с мыслями.
— Извините, прежде чем вы продолжите… — я стремился понадежнее закрепиться на отвоеванном плацдарме, — позвольте мне снять это, — я расстегнул несколько пуговиц на куртке.
— Снять… снять… — рассеянно повторил он.
— Мне что-то жарко.
Он, однако, не отвечал, его, очевидно, что-то мучило. По направлению его взгляда на решетке стоял телефон с подложенным под него войлоком.
— Знаешь что? — очнулся он наконец от задумчивости.
— Да-а-а? — отозвался я вполголоса, повысив степень боевой готовности.
— Ты не будешь возражать, если мы прогуляемся? Я сегодня еще не выходил из дома. Охотно подышал бы свежим воздухом.
«Что он, черт побери, замышляет! — меня охватила тревога. — Нужно быть поосторожнее, а то он улизнет от меня!»
— На улице холодно и неуютно, — попытался я блокировать его намерения. — Типично октябрьская погода. Мерзость, да и только.
