Отец открывал том из собрания сочинений Зыгмунда Красиньского и показывал мне письмо, в котором автор «Небожественной комедии» на нескольких страницах рассуждал на французском языке о польской литературе по просьбе Генриха Рива, молодого англичанина, его друга детства.
«Ему было семнадцать лет, когда он писал эти слова, — наставлял меня отец. — А ты смог бы написать на этом языке самое обычное письмо?»
Мое самолюбие страдало, и я, сжав зубы, продолжал занятия, заучивая десятки правил, выражений и идиом, пока не добился необходимой беглости. В ход шли различные придуманные мной приемы и методики. Я, к примеру, пытался так писать по-польски, будто делал это по-французски. Смысл заключался в том, чтобы — грубо говоря — упростить фразу, что облегчало ее перевод на французский язык. Заучивал наизусть целые абзацы текста, которые западали в память или просто красиво звучали, чтобы в подходящий момент потрясти общество лихим пассажем.
Вот так я учился языку — годами тяжких трудов и упражнений.
Какое отношение к этому имеет Мадам?! Какова доля ее участия?! К сожалению, совершенно ничтожная. А могла бы быть намного большей! Даже за то короткое время, какое прошло с момента, когда она начала давать уроки французского в нашем классе, она могла бы с успехом помочь мне пополнить мои знания. Если бы только захотела. Если бы уделяла мне больше внимания и не относилась ко мне столь демонстративно холодно и даже пренебрежительно. Мне было бы достаточно, чтобы она разговаривала со мной так же, как, к примеру, сребровласая Марианна: благожелательно, с легкой иронией и дружеской снисходительностью. Уже это многое бы для меня значило. Почувствовав, что она относится ко мне с симпатией или, хотя бы, с невольным интересом, я наверняка (насколько себя знаю) не пожалел бы сил, чтобы покрасоваться перед ней и предстать в лучшем свете, что, в силу необходимости, потребовало бы соответствующей подготовки и углубленного изучения языка.
Почему она этого не захотела? Почему ничего не делала, чтобы чего-то добиться от меня? Чтобы вообще чего-то добиться? Ведь это подтверждение «педагогической квалификации», в сущности, как с неба к ней свалилось! Она не сделала ничего, чтобы, воспользовавшись моими знаниями, подтвердить свою квалификацию, не говоря уже хотя бы о попытке в своих же интересах получить от меня того, что я мог бы ей дать. Наоборот, она делала все возможное, чтобы отбить у меня желание заниматься на ее уроках. Может быть, она считала, что именно такое отношение к моей персоне позволит добиться наилучших результатов? Маловероятно. Тогда чем она руководствовалась? Почему вела себя именно так?
Лихорадочно размышляя на эту тему, я мысленно представил себе, как иначе могла бы повернуться ситуация (если бы у партнера по сцене был другой вариант развития событий, который она так и не сыграла). Вот она, обнаружив мои способности, уделяет мне особое внимание, проявляет заботу и даже начинает заниматься со мной по специальной, возможно, индивидуальной программе (как, например, учитель физики с «гениальным» Рожеком Гольтцем). Короче говоря, приближает меня и делает своим фаворитом. — Что бы тогда произошло? Возвеличенный над остальными, обласканный, я бы впал в еще большую аффектацию. Нетрудно представить себе, как бы на меня подействовали оказываемые мне милости и публичные почести, когда меня неустанно ставили бы в пример, и особенно вполне возможные… дополнительные занятия и беседы после уроков в ее кабинете. Я бы совсем потерял голову и наверняка сделал бы для нее несравненно больше. Таких compositions, которые могли бы послужить ей подтверждением «педагогической квалификации», я написал бы целую дюжину. — И как бы я тогда выглядел, увидев то, что сейчас увидел, — в значительно больших масштабах? Как обманутый поклонник. Одураченный, смешной в собственных глазах.
Возможно, та дистанция, на которой она меня удерживала, — ее вечная альпийская зима, сурово сдерживающая стремящиеся в рост и пышно расцветающие амбиции и забродившие вредные соки, — возможно, такое отношение ко мне, казавшееся проявлением высокомерия, на самом деле было демонстрацией fair play? Может быть, все объяснялось не гордостью, а — честностью? — Зная свою силу, она не хотела употреблять ее в собственных интересах, манипулируя эмоциями. А когда обстоятельства сложились так, что она получила от меня важный для дальнейшей карьеры аргумент и воспользовалась им, то сравняла счет всего лишь «официальной» пятеркой, а в смысле человеческих отношений стала еще холоднее. На первый взгляд — черная неблагодарность. А по сути — честная игра.
«Я ни о чем не просила, — так я расшифровал ее игру. — Не сделала ничего, чтобы тебя использовать. И если ты без принуждения с моей стороны заплатил мне дань, которая могла помочь мне добиться своей цели, я ею воспользовалась. Я имела на это право. Разве ты не получил пятерку? Чтобы ты понял, что это не было ответной любезностью или, тем более, поощрением дальнейших надежд, жертв и поползновений, я поставила тебе эту пятерку молча, без комментариев, не изменив неприязненного и недоверчивого отношения к твоей персоне… И еще одно. Ты знаешь мое второе имя, которое мало кому известно. И дату моего рождения. Любопытно, от кого и каким образом ты получил эти сведения, во всяком случае, не от меня. Получается, ты следишь за мной. Что-то тайком вынюхиваешь, до чего-то докапываешься. Надеюсь, это ты не будешь отрицать? Ну, так не обижайся, что я тебе тем же отплатила».
— Теперь все понятно? — в омуты воображения проникла мелодичная проза французского языка и вернула меня к реальности.
Мгновенье-другое я ничего не соображал, но лишь только увидел перед собой два зеленых ока, испытующе смотрящих на меня, как сразу обрел утраченную ясность сознания.
Да, разумеется, спасибо за все. Она была со мной чрезвычайно любезна, столько для меня сделала, помогла разобраться в интересующем меня вопросе. — Я положил пропуск в записную книжку и встал со своего места.
Ах, не стоит благодарности! — Зеленоокая тоже встала и вышла за стены своей крепости. — Ей было очень приятно. А теперь она меня проводит.
Какое-то время я раздумывал, возвращаться ли опять к уже, казалось, закрытой теме; но когда мы молча спускались по лестнице (она на полшага впереди меня), я мысленно махнул рукой и рискнул. Тоном, свойственным неофициальной беседе, я с улыбкой спросил ее, что она думает о сочинениях, написанных адептами французского языка, на которых проверялась методика «интенсивного обучения», — если, конечно, она читала… хотя бы одно из них.
Она ответила, что en principe это не входит в круг ее обязанностей, поэтому официально она не может высказывать своего мнения по этому поводу. Однако неофициально, со своей личной точки зрения, она считает, что попадаются сочинения просто удивительные по своему стилю, оригинальности и богатству языка. Например, essai на тему идей и теорий Мишеля де Нострадамуса — настоящий шедевр. Ее шеф, директор «Service», когда читал эту работу, был настолько потрясен, что не мог сдержать своих эмоций. Он то вскрикивал от удивления, то разражался смехом и поминутно отрывал ее от текущей работы, чтобы повторить ей тот или иной passus. Это действительно было, насколько она помнит, tres amusant et parfaitement bien ecrit[156]. Особенно ей запомнилась необычайно оригинальная, двусмысленная и комичная интерпретация образа зодиакального Verseau[157]. Ничего удивительного — ведь это ее знак…
«Звездный Водолей, хотя внешне остается мужчиной, — память услужливо подсказала мне нужную цитату из моего composition, — по сути несет в себе женское начало. Поит водой, чтобы дать жизнь. Заботится о продолжении жизни. И при этом — плеском воды —
— И что, похоже? — спросил я с улыбкой.
— Peut-etre…[158] — кокетливо ответила она.
— Могли бы быть и Рыбы, — пробормотал я, рассмеявшись то ли над собой, то ли над ней.
— Poissons? Pourquoi?[159] — подхватила она, остановившись рядом с приемной.
Я заглянул в ее зеленые глаза.
«Ну, скажешь ты не сирена?» — телепатически послал я ей вопрос, а вслух ответил:
— Они соседствуют с Водолеем.
Она рассмеялась красивым, звонким смехом и протянула мне руку («прощай, милый мальчик, и не забывай обо мне!»).
Поклонившись, я заметил, что секретарша из приемной с улыбкой, но очень внимательно наблюдает
