ежедневные визиты к аптеке не остались там незамеченными. В аптеке знали причину ее исчезновения, поскольку подобные истории очень нравятся посетителям, двое из которых стали невольными свидетелями происшествия и рассказали о нем аптекарю.
В толпе на площади Сан-Марко ее схватили и забрали в один из дворцов, который государственные агенты используют как тюрьму.
Остальное рассказали шпики Смергетто. Помощник наливает в бокал вино и ставит его перед пораженным хозяином, мягко предлагая ему сесть.
Валентин тупо глядит на помощника, который поясняет, что из этого дворца очень редко кого-то выпускают. Ее преступление неизвестно шпикам Смергетто, но оно наверняка серьезно. В ее камеру невозможно попасть с помощью подкупа.
По лицу Смергетто Валентин понимает, что он не ручался бы за ее жизнь, раз уж она попала туда.
Валентин хрипло спрашивает:
— Но которую из женщин ты имеешь в виду? Синьорину Джаллофи-шлюхе, Катарину Вениер… или… Мимосину Дольчеццу?
Он хватает Смергетто за сюртук, тяжело дыша. Глаза, кажется, вот-вот выскочат из орбит, а в ладонях ощущается неприятное покалывание.
В глазах помощника он видит страшный ответ.
Валентин тяжело опускается в кресло. Он был так близко, а теперь ее выкрали у него из-под носа. Он потратил столько времени, разыскивая Джаллофи-шлюхе, упиваясь собственной гордостью, желая встретить ее на собственных условиях, женщину, без которой не представляет своей жизни.
Смергетто говорит ему:
— Я думаю, вам следует успокоиться. Я должен многое вам рассказать.
Потом Смергетто поясняет, медленно и обстоятельно, что в этот волнующий вечер некие факты дополнили недостающие элементы картины. Он добавляет, что не было никаких следов юной англичанки, которая, как предполагалось, должна была сопровождать эту женщину.
Но Валентин причитает:
— Одна и та же женщина. Я приехал, оказывается, чтобы разыскать одну лишь ее.
Он бьет кулаком по столу.
— Одна, — грустно повторяет Валентин.
Смергетто медленно, простыми словами объясняет ему, что количество женщин можно довести до трех, но в результате все равно останется только одна.
Та, жизнь которой в опасности.
Часть седьмая
Бальзамическая микстура от кашля
Берем бальзам Толу (толченый, просеянный и смешанный с яичным желтком), пол-унции; перуанский бальзам, четыре капли; сироп из цветов мать-и-мачехи, сколько потребуется; смешать.
Обладает всеми положительными качествами бальзамического электуария, но на вкус приятнее; можно предлагать больным, которым не нравится маслянистая горечь полыни.
В это утро я зарыла злополучное кольцо в саду монастыря.
Подумав, я решила, что не хочу портить мнение доверчивого опекуна о несчастной старой Жонфлер. Я не злая, и сейчас умение прощать относится к тем добродетелям, которые я тщательно взращиваю в себе.
Я спросила у девочек о Мимосине Дольчецце. Они рассмеялись, услышав это имя, ведь «Дольчецца» на их языке означает «сладкая». Если она из Венеции, то явно не знатного рода. Вероятно, она принадлежит к тем дамам, которых опекает общество. Она может стать довольно неприятным членом семьи.
Как говорится, лучше знать дьявола в лицо, тем более прижать его к ногтю. Лучше пускай будет мисс Жонфлер, чем Мимосина Дольчецца, которая испортила мой рождественский обед.
Все эти отвратительные мысли о сношении! Низкие, животные мысли. Как грубо. Дружба между женщинами кажется мне намного более чистой и удовлетворяющей.
От дяди Валентина по-прежнему нет вестей. Я должна сообщить ему, что решила остаться здесь. Конечно, он попытается отговорить меня, поскольку хочет, чтобы я присоединилась к нему, как только он уладит все домашние дела. Мне очень жаль, но мои планы важнее, и мне придется огорчить его.
Когда он придет, я собираюсь повести его к колодцу в центре нашей крытой аркады, чтобы мы могли обстоятельно побеседовать. Я хочу, чтобы другие монахини увидели, какой возлюбленный может у меня быть, если я когда-нибудь изменю решение. Поскольку, мне кажется, у нас с дядей Валентином чуть не случился роман. За все это время он не мог не влюбиться в меня, а позже я могла бы сжалиться над ним.
Но нет. Это невозможно. Ибо я решила посвятить себя совершенно другому.
Железистый сироп
Берем белое вино, полторы пинты; железные стружки, полторы унции; толченый белый винный камень, шесть драхм; корицу, мускатный орех, всего по полторы драхмы; шелуху мускатного ореха, гвоздику, всего по половине драхмы; настаиваем четыре дня в большом открытом бокале (в противном случае он лопнет) либо (что лучше, если позволяет время) оставляем в холодном виде на четырнадцать дней; процеживаем чистое вино; добавив к одной пинте его один фунт сахара, готовим сироп.
Главный нетерпеливо ходил по комнате. Все его былое самообладание испарилось, как и манеры. Больше не было этого циничного самодовольства и терпения, которые я так хорошо помнила по событиям шестнадцатилетней давности.
Я молча лежала на столе, не двигая головой, и следила за ним из-под опущенных век. Я предполагала, что он может в любой момент нанести мне удар. Теперь, когда случилось худшее и воображаемая сложность моих планов оказалась мнимой, меня охватил страх, животный, низкий страх. Я боялась, что он изобьет меня. Он выглядел достаточно сердитым, чтобы сделать это.
Его коллеги уже ушли, и мы были в комнате одни.
— Конечно, ты знала, кто она такая! Ты должна была понять это в тот момент, когда увидела труп ее отца. Ты, наверное, узнала своего старого любовника, даже спустя столько лет. Ты умна. Только не говори мне, что не поняла тотчас же, кто он такой. Маззиолини говорит, что ты побелела, словно полотно, увидев тело. Как ты это объяснишь?
— Любая женщина в здравом рассудке вела бы себя так же при виде трупа, — ответила я по возможности спокойно. — Тем более он еще и начал кровоточить.
— Но ты не такая, — пробормотал он. — У нас есть причина полагать, что прошло уже много времени с тех пор, как ты в последний раз говорила нам правду.
Он презрительно махнул рукой в сторону моего передника, разрушив последнюю надежду на снисхождение из-за моего положения.
— Раз так, то это вы сделали меня такой, — горько ответила я. — Поскольку вы все знаете, вы должны знать и то, что в Венеции он жил под другим именем. Он не говорил мне правды. Тогда у меня тоже было другое имя, мое настоящее имя.
