На опушке леса перед ней открылось селение индейцев. Она остановилась пораженная. Это был уже не прежний поселок — десяток-другой лачуг, лепившихся на открытой поляне, словно ища друг у друга защиты. Перед ней лежало настоящее большое селение. Оно начиналось у самого леса и тянулось во все стороны по равнине, между разбросанными группами деревьев, спускаясь и поднимаясь по берегу реки, где стояли в десять-двенадцать рядов длинные пироги. В нем, по-видимому, слились несколько племен, рассеянных до того на тысячу миль по берегу. Ничего подобного Фроне не приходилось видеть прежде. Население почти целиком состояло из пришлых индейцев, перебравшихся сюда со своими женами, скарбом и собаками. Ей попадались индейцы из племен Юно и Врангель, ее толкали стиксы со свирепыми глазами, пришедшие из-за перевала, дикие чилькуты и индейцы с островов Королевы Шарлотты, и все они бросали на нее злобные, хмурые взгляды. Правда, изредка попадались исключения — еще более неприятные — в лице местных весельчаков, которые покровительственно подмигивали ей и бросали в лицо неповторяемые гнусности.
Это нахальство скорее раздражало, чем пугало Фрону, оскорбляя и нарушая радость свидания с родными местами. Однако она быстро сообразила, в чем кроется причина этой перемены: старый патриархальный строй времен ее отца отошел в область преданий, и цивилизация палящим вихрем пронеслась над этими полуварварскими племенами. Заглянув через поднятую полу одной из палаток, она увидела на земле группу мужчин с разгоряченными лицами и безумными глазами, сидевших кружком на корточках. Груда бутылок, валявшихся у входа, красноречиво свидетельствовала о бурно проведенной ночи. Какой-то белый, с хитрым и порочным лицом, сдавал карты, а на краю одеяла блестели кучки серебряных и золотых монет. В нескольких шагах от играющих жужжало колесо лотереи, и индейцы — мужчины и женщины — с жадными лицами протягивали заработанные в поте лица деньги в надежде получить жалкие выигрыши. Со всех сторон неслись визгливые нестройные звуки дешевых
Какая-то старая индианка грелась на пороге хижины, обдирая кору с ивового прута. Вдруг она подняла голову и издала резкий крик.
— Хи-Хи! Тенас Хи-Хи! — восторженно бормотала она своими беззубыми деснами.
Фрона вся затрепетала: Тенас Хи-Хи. Маленькая Хохотушка! Так прозвали ее когда-то в далекие времена местные индейцы. Она повернулась и подошла к старухе.
— Как ты скоро забыла нас, Тенас Хи-Хи! — забормотала та. — А ведь глаза твои так зорки и молоды. Нет, старая Нипуза помнит дольше твоего.
— Так ты Нипуза? — воскликнула Фрона, слегка запинаясь, так как давно уже не говорила на этом языке.
— Да, да, Нипуза, — ответила старуха, увлекая ее за собою внутрь шатра. Она тотчас же отправила с каким-то спешным поручением босоногого мальчика, затем усадила гостью на полу и принялась любовно поглаживать руку Фроны, заглядывая своими гноящимися, тусклыми глазами в ее лицо.
— Да, да, Нипуза, которая быстро состарилась, как старятся все наши женщины. Та самая Нипуза, которая нянчила тебя на руках, когда ты была совсем крошкой; Нипуза, которая прозвала тебя Маленькой Хохотушкой; Нипуза, которая боролась за тебя со смертью, когда ты захворала, и собирала корни в лесу и травы в поле и настаивала из них чай и поила тебя им. Но ты мало изменилась с тех пор, и я сразу узнала тебя. Твоя тень на земле заставила меня поднять голову. Хотя немножко-то ты, пожалуй, все-таки переменилась: высокая стала и гибкая, точно стройная ива, и солнце с годами оживило поцелуями твои щеки; но волосы у тебя все те же, так же свободно развеваются и цветом напоминают темные морские водоросли, всплывающие во время прилива, а рот по-прежнему светло улыбается и не знает рыданий. А глаза твои так же ясны и правдивы, как в те дни, когда Нипуза бранила тебя за шалости и ты не оскверняла языка своего ложью. Ай! Ай! Женщины, которые приходят теперь в эту страну, совсем не такие.
— А почему у вас перестали уважать белых женщин? — спросила Фрона. — Ваши мужчины говорили мне в поселке скверные вещи, а когда я проходила по лесу, какой-то мальчик сделал то же самое. Такого безобразия не бывало в те времена, когда я играла здесь с вашими ребятишками.
— Ай! Ай! — ответила Нипуза. — Верно, верно. Но ты их не вини. Не изливай своего гнева на их головы. Потому что вина за это лежит на белых женщинах, которые приходят теперь в нашу страну. Они не могут сказать про одного какого-нибудь мужчину: «Это мой муж». А это очень скверно, когда женщина так ведет себя. Они смотрят на всех мужчин дерзкими, бесстыдными глазами, язык их нечист, а сердца испорчены. Вот почему твоих женщин больше не уважают у нас. На мальчишек не стоит обращать внимания: ведь это дети. А мужчины… почем они знают, что ты не такая?
Полы палатки раздвинулись, и на пороге показался старый индеец. Он что-то проворчал в сторону Фроны и уселся. Только некоторое оживление во взгляде указывало на то, что он очень рад видеть Фрону.
— Значит, Маленькая Хохотушка снова вернулась к нам в эти скверные времена, — произнес он резким, дребезжащим голосом.
— А почему же ты называешь эти времена скверными, Мэским? — спросила Фрона. — Разве женские наряды не стали ярче и красивее? Разве вы не живете сытнее прежнего, разве вы не едите теперь больше муки, свинины и прочей пищи белых людей? Разве молодежь ваша не богатеет, перетаскивая на своих ремнях багаж белых? И разве ты не получаешь, как в прежние дни, приношений из мяса, рыбы и тканей? Почему «скверные времена», Мэским?
— Воистину все это так, — ответил он своим красивым образным языком жреца, и в глазах его зажегся отблеск прежнего огня. — Все это так. Женщины носят более яркие наряды. Но они испытали на себе благосклонность белых мужчин и не желают больше смотреть на юношей своей крови. Вот почему племя перестало размножаться, и маленькие дети больше не ползают у нас под ногами. Все это так. Мы сытнее наедаемся пищей белого человека, но зато мы пьем больше скверного виски, который они привозят нам. Правда и то, что молодые люди зарабатывают теперь большие деньги. Но они просиживают ночи за картами и проигрывают их. Они научились грязно браниться, часто дерутся и проливают кровь. А старый Мэским получает гораздо меньше приношений мясом, рыбой и тканями. Ибо молодые женщины отвернулись от истинной стези, а молодежь не почитает больше старых тотемов и старых богов. Вот почему я назвал эти времена скверными, Тенас Хи-Хи, вот почему старый Мэским сойдет в могилу с горечью в сердце.
— Ай, ай! Все это правда, — заскулила Нипуза.
— Безумие твоего народа передалось нашим племенам, — продолжал Мэским. — Твои родичи приходят к нам из-за Соленой Воды, точно волны морские, и идут все дальше, дальше! Кто знает, куда?
— Ах! Кто знает, куда? — причитала Нипуза, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.
— Они идут в страну морозов и льдов, и вслед за ними приходят все новые и новые люди, волна за волной.
— Ай, ай! В страну морозов и льдов! А путь туда долгий, холодный и мрачный! — Она задрожала и положила вдруг руку на руку Фроны. — И ты пойдешь туда?
Фрона кивнула.
— И Тенас Хи-Хи пойдет! Ай, ай, ай!
Пола палатки поднялась, и Мэт Маккарти заглянул внутрь.
— Так вот где вы пропадаете, сударыня? Завтрак уже полчаса дожидается вас, и старый Энди жарит и варит, точно настоящая баба-стряпуха. С добрым утром, Нипуза, — обратился он к собеседнице Фроны, — и тебя также, Мэским, хотя вы, кажется, успели позабыть меня.
Старики ответили на приветствие и замкнулись в тупом молчании.
— Ну, поторапливайтесь, барышня, — снова обратился он к Фроне. — Мой пароход уходит в полдень, и мне совсем недолго осталось любоваться вами. Да к тому же вас дожидаются Энди и его завтрак, оба с пылу горячие.
Глава III
Фрона махнула Энди на прощание рукой и вышла на дорогу. За спиной у нее висел плотно увязанный
