— Это не полицейское подразделение, а просто мостик «Марии Целесты»[8] какой-то! — вслух посетовала она.
— Я все еще здесь! — откликнулась на ее жалобу Стейси, которая, по обыкновению, пряталась за баррикадой из компьютерных мониторов. — Я как раз просматриваю записи камер видеонаблюдения.
— А почему этим занимаешься ты, а не какой-нибудь разжиревший бездельник из дорожной полиции? — осведомилась Кэрол.
— Честно? Наверное, потому что этим парням слишком быстро становится скучно; они не могут сосредоточиться и в результате не выполняют работу как следует.
Возвращаясь в свой кабинет, Кэрол почти улыбалась. Нет, ее нахальные, несговорчивые, въедливые чудо-специалисты вряд ли когда-нибудь сумеют стать нормальными членами команды. И да поможет бог тем полицейским начальникам, к которым в конце концов попадут члены ее спецгруппы. Кэрол почти захотелось остаться, чтобы самой понаблюдать за тем цирком, который тогда начнется.
Вэнс был на свободе считаные часы, но Мэгги О’Тул хватило времени, чтобы выстроить свои оборонительные редуты. Журналисты пока не пронюхали, кто порекомендовал перевести серийного убийцу в психотерапевтическое отделение тюрьмы, но рано или поздно это непременно должно было случиться, и она это отлично понимала. Когда Амброуз приехал в офис службы условно-досрочного освобождения, где Мэгги О’Тул находилась в дни, когда не работала в Окворте и где они договорились встретиться, секретарша на входе держалась так, будто впервые слышит эту фамилию. Ему пришлось предъявить служебное удостоверение, прежде чем секретарша признала факт существования доктора О’Тул. Задержка отнюдь не улучшила Амброузу настроение, и без того довольно мрачное.
Кабинет Мэгги О’Тул представлял собой небольшую комнатку на втором этаже, из окон которой открывался вид на противоположную сторону улицы — на бывший кинотеатр, ныне превращенный в склад ковровых изделий. Когда в ответ на боязливое «Войдите» Амброуз толкнул дверь, доктор О’Тул как раз сидела лицом к окну с таким видом, словно в мире ковров творилось что-то весьма любопытное и поучительное. Сам кабинет был завален книгами, папками и стопками бумаг, впрочем разложенными таким образом, что каким-то чудом они создавали впечатление порядка. В этом, пожалуй, состояло главное отличие кабинета миссис О’Тул от любого помещения, где работал Тони Хилл.
— Доктор О’Тул? — сухо осведомился Амброуз.
Женщина медленно, с видимой неохотой повернулась к нему лицом. Лицо у нее было болезненное, милое, но какое-то безвольное, к тому же сейчас на нем лежала печать беспокойства, и Амброуз, не сказав еще ни слова по делу, сразу почувствовал свое превосходство. В целом внешность доктора О’Тул принадлежала к тому типу, который называли «эльфийским» в те времена, когда Одри Хепберн слыла звездой. Крашенные в темный цвет волосы доктора были пострижены под мальчика — вероятно, чтобы подчеркнуть ее глубокую внутреннюю убежденность в том, что после пятидесяти жизнь только начинается.
— А вы, должно быть, сержант Амброуз? — проговорила она. Голос ее звучал устало, уголки губ опустились, а губная помада плохо гармонировала с бледной кожей.
Амброуз, правда, не особенно разбирался в тонкостях макияжа, однако всегда мог сказать, что идет женщине, а что нет. Ему, например, никогда не приходилось ломать голову над тем, какое украшение или предмет туалета купить жене, причем еще не было случая, чтобы его подарок оставался висеть в шкафу или валяться в шкатулке для драгоценностей. Миссис Амброуз с радостью носила то, что покупал ей муж.
А вот на лице Мэгги О’Тул никакой радости написано не было.
«Конечно, я сержант Амброуз. Кто же еще? — подумал он. — Или она решила — сам Тони Хилл пришел задавать ей неприятные вопросы?»
— Мне нужно с вами поговорить…
— Насчет Джеко Вэнса, — закончила за него О’Тул. — Я вижу, вы уже решили, кого сделать крайним. Кого принести в жертву… Сознайтесь, сержант, это ведь меня «Дейли мейл» должна пригвоздить к позорному столбу?
— Избавьте меня от истерик, — грубовато сказал Амброуз. — Если вы хоть в малейшей степени профессионал, вы должны понимать, что Джеко Вэнс — человек крайне опасный. И сейчас меня интересует только одно: как отправить его обратно за решетку, пока он не начал убивать снова.
Мэгги О’Тул сухо усмехнулась и провела ладонью по волосам. Лак у нее на ногтях был того же бьющего в глаза оттенка, что и помада, отчего казалось, будто ее пальцы испачканы в крови.
— Я профессионал в гораздо большей степени, чем вы, сержант, поэтому мне кажется — я вполне способна дать правильную оценку тому, на что способен
Эта крикливая фраза показалась Амброузу целиком выхваченной из рекламы новейшей игровой приставки.
— Он не пробыл на свободе еще и суток, но уже отправил одного человека в больницу, — возразил он. — И от вас мне нужно вовсе не ваше мнение относительно того, насколько, по-вашему, Вэнс исправился за двенадцать лет. На мой взгляд, даже вам должно быть очевидно, что он ничуть не раскаивается. Как вы собираетесь оправдываться перед коллегами, я не знаю, да меня это и не волнует. Сам я не намерен бить себя в грудь и посыпать голову пеплом — я просто не могу позволить себе подобной роскоши. Единственное, что мне нужно, — это
Мэгги О’Тул была достаточно умна, чтобы понимать — спорить и оправдываться сейчас бессмысленно.
— Но я действительно полагаю, что он не представляет опасности, — все-таки сказала она. — Конечно, если загнать его в угол или сильно напугать, Вэнс способен на отчаянные поступки. Как, собственно, и любой из нас.
— Человек, которого он избил до полусмерти, — простой таксист, — сказал Амброуз. — Не представляю, как обычный тридцатичетырехлетний мужчина мог напугать Вэнса до такой степени, что тот набросился на него и едва не убил. Я допускаю, что бедняга оказался отвратительным водителем, но не до такой же степени!..
— Сарказм здесь неуместен, — чопорно заявила Мэгги О’Тул. — Вот что я вам скажу, сержант: я занимаюсь этой работой уже много лет, и меня трудно провести. Я рекомендовала перевести Джеко Вэнса на психотерапию, потому что во время наших бесед он не раз выражал глубокое и искреннее раскаяние по поводу совершенных им в прошлом преступлений. Вэнс прекрасно себя вел, он по всем параметрам подходил для условно-досрочного освобождения, и только приговор суда, определившего ему наказание в виде пожизненного заключения, препятствовал его возвращению в общество. Я прекрасно понимала, что он никогда не выйдет на свободу. Но посудите сами: разве можно лишать человека шанса хоть в чем-то изменить свою жизнь только потому, что у него никогда не будет возможности изменить ее полностью?
Вот и еще одна домашняя заготовка, подумал Амброуз. Неужели Мэгги О’Тул действительно собиралась сделать освобождение Джеко Вэнса краеугольным камнем своей профессиональной карьеры?
— Скажите, — перебил он, — в чем именно проявлялось его глубокое и искреннее раскаяние?
— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Джеко выражал сожаление по поводу содеянного и подробно анализировал несчастливое стечение обстоятельств, которое толкнуло его на преступный путь.
— А как насчет искупления своей вины? Об этом Вэнс ничего не говорил? Он хотя бы вспоминал о людях, чьи жизни он разрушил ради собственной прихоти?
По лицу О’Тул скользнуло выражение легкой досады, словно она только сейчас заметила допущенный когда-то промах.
— Ну разумеется, — сказала она. — Джеко много раз говорил мне, что хотел бы лично принести извинения родственникам своей жертвы — и своей бывшей жене тоже. Он считал, что причинил ей много горя.
