— Ты уверена? Как показали последние события, я не очень-то способен помочь даже самому себе. Впрочем, я постараюсь что-нибудь сделать… В чем твоя проблема, Стейси?
— Мне кажется, я нашла, где прячется Вэнс, когда не совершает свои преступления.
— Это замечательная новость. И где же?
— Это местечко называется Винтон-Вудс. Оно находится примерно на равном удалении от Лидса и Брэдфилда и представляет собой сравнительно крупный лесной массив на самой границе Йоркширских долин.
— То есть этот Винтон-Вудс расположен уже на территории нашего общего друга Франклина? — уточнил Тони.
— Да, это место относится к зоне ответственности полиции Западного Йоркшира.
— Ты уже звонила Франклину?
— В том-то и проблема, доктор. Когда я выяснила, где может прятаться Вэнс, рядом как раз находился сержант Амброуз. Он решил, что арест должна произвести полиция Уэст-Мерсии, и приказал мне ничего не говорить ни Франклину, ни другим детективам из Западного Йоркшира.
— Я понимаю — ты оказалась в довольно щекотливом положении, — проговорил Тони. На самом деле ему все еще было не ясно, при чем тут он.
— Все верно, — подтвердила Стейси. — Но я нашла выход. Я позвонила Кэрол, чтобы она сама решила, стоит ли звонить йоркширцам или нет.
— Но и она тоже предпочла ничего не сообщать Франклину. Я угадал?
— Да, угадали, но теперь Кэрол едет туда сама. Я не знаю, откуда именно она выехала, но, похоже, она прибудет на место раньше Амброуза и его команды. И я боюсь, доктор Хилл, что на этот раз Кэрол откусила больше, чем в состоянии проглотить. Вэнс опасен. Очень опасен!
— Ты совершенно права, Стейси… — Еще не договорив до конца, Тони потянулся к куртке и нащупал в кармане ключи от машины. Просунув одну руку в рукав, он перебросил телефон к другому уху. — И ты хорошо сделала, что позвонила мне. Я… попробую что-то предпринять.
— Спасибо… — Стейси издала странный придушенный звук, словно собиралась что-то добавить, но в последний момент передумала. Еще через секунду она вдруг выпалила: — Позаботьтесь о ней, доктор Хилл. Пожалуйста.
И она отключилась.
Уже наверху, запирая каюту, Тони подумал, что последние произнесенные Стейси слова были эквивалентны приказу.
Или угрозе.
— Я позабочусь о ней, Стейси… — произнес он в темноту и быстро побежал по причалу в направлении автомобильной стоянки. Только вырулив на шоссе, Тони сообразил, что не знает, куда ехать. Телефонного номера Стейси у него тоже не было.
— Ну и болван! — выругался он. — Тупой кретин!
У него оставался только один выход — позвонить Поле. Тони набрал номер и попал на голосовую почту. Все время, пока звучало исходящее сообщение, он вполголоса бранился, а после сигнала сказал:
— Это очень важно, Пола. У меня нет номера телефона Стейси, а мне нужно, чтобы она срочно перезвонила мне или написала, как лучше добраться до места, о котором она мне только что рассказывала. И пожалуйста, не спрашивай ни ее, ни меня, что все это значит, иначе я просто расплачусь, как ребенок.
Это была не пустая угроза. Несмотря на свою решимость не поддаваться эмоциям, Тони чувствовал себя на грани нервного срыва. Каким-то чудом он еще держался, но сил у него оставалось не слишком много. Кэрол… Она значила для него очень, очень много, и, пока она оставалась где-то рядом, Тони воспринимал это как данность. Он привык к их регулярному дружескому общению, привык испытывать радость при встрече, привык к тому, что именно ее близость была той постоянно действующей силой, которая придавала смысл его существованию. Ни в детстве, ни в ранней юности Тони так и не научился ни дружить, ни любить. Он просто не знал, из чего складываются подобные отношения. Его мать Ванесса была человеком сдержанным и холодным; каждый ее жест и каждое слово были тщательно выверены и рассчитаны, благодаря чему ей удавалось добиться желаемого в любых обстоятельствах. Она даже не постеснялась наброситься с ножом на своего жениха Эдди Блайта, потому что это представлялось ей наиболее выигрышной линией поведения. К счастью для Тони, тогда ей не удалось его убить, но напугать — да. Так Тони навсегда лишился отца.
Когда Тони был ребенком, Ванесса активно занималась собственной карьерой и не собиралась отягощать себя материнскими заботами. Чаще всего она оставляла сына со своей матерью, у которой, впрочем, тоже не нашлось для внука ни любви, ни тепла. Бабка терпеть не могла Тони, считая, что он нарушает ее покой на старости лет, и она давала ему это понять. Ни она, ни Ванесса никогда не приглашали в дом друзей и знакомых, поэтому у Тони не было возможности наблюдать нормальное человеческое общение.
Вот почему, вспоминая свое детство, Тони видел картину, достойную учебника по психиатрии. Именно так, казалось ему, и формировались изуродованные характеры, обладателей которых ему приходилось лечить в клинике или преследовать в качестве полицейского профайлера. Эти люди никогда никому не были нужны. Их строго, порой жестоко наказывали за самые обычные детские шалости или неосторожность. Они не знали ни любви, ни заботы и понятия не имели об обычных человеческих отношениях, необходимых для нормального развития. Отсутствие отца, чрезмерно агрессивная мать… Каждый раз, когда Тони беседовал со своими пациентами-психопатами, ему казалось, что они рассказывают о его собственном безрадостном детстве. Наверное, думалось ему, именно по этой причине он стал таким хорошим психиатром. Тони понимал этих людей, потому что сам едва не стал таким, как они.
Его спасло и даровало бесценную способность сочувствовать и сопереживать то единственное, что вообще способно спасти человека с больной изуродованной психикой. Любовь… И пришла она к нему с самой неожиданной стороны.
Тони не был привлекательным ребенком. Он помнил, что в детстве не сомневался в этом, потому что ему постоянно об этом напоминали. Как обстояло дело в действительности, сейчас сказать трудно, поскольку никаких объективных свидетельств не сохранилось, за исключением разве что пары школьных фотографий, которые под нажимом классного руководителя Ванессе Хилл все-таки пришлось заказать. Кто из детей на снимке — он, Тони знал лишь потому, что бабка несколько раз тыкала изуродованным артритом пальцем в его испуганную рожицу, приговаривая: «Каждый, кто только взглянет на эту фотографию, сразу поймет, кто здесь самый никчемный и бесполезный ублюдок».
Никчемный и бесполезный ублюдок Тони Хилл. Слишком короткие и слишком тесные форменные штанишки почти не прикрывают худые ляжки и узловатые колени. Плечи ссутулены, руки опущены по швам. Под шапкой взлохмаченных волос, которые выглядят так, словно их обладатель вынужден экономить на услугах парикмахера, узкое бледное лицо. На нем застыло испуганное выражение, свойственное забитому, затравленному зверьку, который не знает, кто и когда пнет его в следующий раз. Пожалуй, только глаза приковывают к себе внимание. Сверкающую в их глубине пытливую голубую искорку даже тогда ничто не могло затмить. Казалось, это выглядывает наружу не сломленный до конца характер.
В школе его, разумеется, без конца дразнили, а бывало, и поколачивали. Благодаря усилиям Ванессы и бабки Тони выглядел идеальной жертвой, и в желающих отточить на нем свое остроумие недостатка не было. Тони Хилла можно было безнаказанно поколачивать, не опасаясь, что назавтра его мать явится к директору и примется орать, как торговка из Гримсби. В школьные спортивные команды его брали в последнюю очередь, да и то неохотно, зато он чаще других становился мишенью для едких насмешек и неостроумных, а часто даже жестоких розыгрышей. Неудивительно, что школьные годы казались ему бесконечной чередой несчастий и унижений.
В очереди в столовую Тони всегда оказывался последним. Это был единственный способ вообще получить обед. Если он пропускал старших ребят вперед, вероятность того, что его пудинг со сладким заварным кремом окажется в тарелке с тушеным мясом или в супе с клецками, существенно уменьшалась.
