открытую и без всякой опаски. Если кто-нибудь возразит, что, хотя ненавистники Пьеро в самом деле напрасно не лишили его того средства, благодаря которому он приобретал народное доверие, но и Пьеро, в свою очередь, допустил ошибку, не вступив на тот путь, который делал грозным его противника, – то здесь Пьеро заслуживает оправдания, как потому, что ему это было трудно сделать, так и потому, что он не мог вступить на путь, избранный его противниками, то есть на путь поддержки семейства Медичи, не теряя при этом достоинства; пользуясь указанной поддержкой, противники подтачивали его власть, а затем и погубили его. По совести Пьеро не мог на это пойти, потому что тем самым изменил бы делу свободы, защитником которой он считался; кроме того, не имея возможности завязать дружбу с Медичи тайком и в одночасье, Пьеро подвергался большой опасности, ибо, выказав себя сторонником Медичи, он вызвал бы у народа подозрение и ненависть, и тогда его врагам было бы гораздо удобнее расправиться с ним, чем до этого.
Поэтому людям при любом решении нужно рассматривать недостатки и опасности, которые оно таит, и не принимать его, если оно сулит больше риска, чем пользы, невзирая на мнения, существующие в пользу такого решения. В противном случае они могут попасть в положение Туллия, который, желая подорвать репутацию Марка Антония, только возвысил ее. Марк Антоний, считавшийся противником Сената, собрал большое войско, состоявшее в значительной части из солдат, сражавшихся вместе с Цезарем, и Туллий, чтобы отнять у него этих солдат, убедил Сенат наделить полномочиями Октавиана и послать его против Марка Антония вместе с консулами Гирцием и Пансой; по мнению Туллия, услышав, что Октавиан – племянник Цезаря и пользуется его именем, солдаты присоединились бы к нему и Октавиану и покинули Марка Антония; лишившись их поддержки, последний легко мог быть уничтожен. Но вышло все наоборот: Марк Антоний сговорился с Октавианом, который бросил Туллия и Сенат и перешел на его сторону. Это событие и привело к поражению всей партии оптиматов. Предусмотреть же его было нетрудно; не следовало доверять доводам Туллия и забывать о том, что имя, на которое он рассчитывал, принадлежало человеку, рассеявшему с великой славой своих врагов и обретшему власть над Римом; и не надо было ожидать от его наследников или от его соратников поступков, совместимых с понятием свободы.
Глава LIII
Народ часто идет навстречу своей погибели, обманутый ложной видимостью блага; он легко поддается на заманчивые призывы и великие обещания
После завоевания города вейентов в римском народе распространилось мнение, что для Рима было бы полезно, чтобы половина его жителей переселилась в Вейи. В пользу этого говорили, что названный город располагает богатой округой, многочисленными зданиями, расположенными недалеко от Рима, поэтому половина римлян может обогатиться, не мешая, благодаря близкому расстоянию, течению всех гражданских дел. Эта идея казалась Сенату и наиболее мудрым римлянам столь бессмысленной и вредной, что они заявляли о своей готовности скорее умереть, чем согласиться с таким решением. И когда происходило его обсуждение, плебс так разгневался на Сенат, что дело могло дойти до вооруженного столкновения, если бы сенаторы не прикрылись несколькими пожилыми и уважаемыми гражданами, почтение к которым остановило плебеев, и они не дерзнули дальше навязывать свое требование. Здесь следует отметить две вещи. Во-первых, народ, обманутый ложным подобием блага, часто стремится к собственной погибели, и если кто-нибудь, к кому он питает доверие, не объяснит ему, в чем состоит зло и в чем заключается истинное благо, то республика подвергается бесчисленным бедам и опасностям. Если же, волею судеб, народ никому не доверяет, как иногда случается, когда до этого он бывал обманут людьми или самим ходом вещей, – то крах неизбежен. Данте говорит по этому поводу в своем рассуждении «О монархии», что часто народ восклицает: «Да здравствует наша смерть!» и «Долой нашу жизнь!» Подобная недоверчивость приводит к тому, что республики иной раз отказываются от выгодных решений; выше уже говорилось о венецианцах, которые не могли решиться привлечь на свою сторону кого-либо из осадивших их врагов, уступив им ту часть территорий, на которую притязали другие (из-за чего и составился сговор государей против Венеции и началась война), пока дело не закончилось их разгромом.
Таким образом, рассматривая вопрос, в чем легко и в чем трудно убедить свой народ, можно провести следующее различие: сулит ли твое предложение на первый взгляд прибыток или потерю, а также отважным или малодушным выглядит такое решение. И если народу указывают на прибыток, хотя за этим скрывается утрата, либо взывают к его отваге, хотя бы она была на погибель республике, толпа всегда поддастся на уговоры; точно так же ее всегда трудно склонить к решениям, по видимости невыгодным или малодушным, хотя бы на деле они вели к спасению и прибытку. Сказанное мною можно подтвердить бесчисленным количеством примеров как из римской, так и из внешней истории, древней и современной. Именно так в Риме родилось дурное мнение о Фабии Максиме, который безуспешно пытался убедить римский народ, что для блага республики не следует спешить в войне с Ганнибалом и вступать с ним в бой; народ считал это трусостью и не замечал полезности, скрытой в уговорах Фабия, у которого не было достаточных доводов, чтобы подкрепить их; воинственные призывы так ослепляют народы, что, хотя римляне допустили явную ошибку, разрешив начальнику конницы Фабия завязать бой вопреки воле последнего, из-за чего римский лагерь мог быть уничтожен, если бы этому вновь не помешал своим благоразумием Фабий, – они этим не удовольствовались и избрали затем консулом Варрона, единственной заслугой которого были провозглашаемые по всем улицам и площадям Рима обещания разбить Ганнибала, как только он получит полномочия. Из этого вышли битва и поражение при Каннах, чуть не погубившие Рим. Я хочу привести по этому поводу еще один пример из римской истории. Ганнибал пробыл в Италии восемь или десять лет и залил кровью римлян всю страну, когда в Сенат явился Марк Центенний Пенула, человек без роду и племени, хотя и достигший некоего воинского звания, и предложил очень быстро покончить с Ганнибалом или взять его в плен, если он только получит право набирать добровольцев по всей Италии. Сенат посчитал эту просьбу безрассудной, но, полагая, что отказ, если известие о нем распространится в народе, вызовет беспорядки, подозрения и недовольство в отношении сенаторского сословия, дал свое согласие, поскольку опасность, которой могли подвергнуться участники подобного предприятия, казалась меньшей бедой, чем новый взрыв народного негодования; ведь упомянутая идея пришлась бы всем по сердцу, и развенчать ее было бы не просто. Итак, беспорядочная и разрозненная толпа во главе со своим вождем отправилась к Ганнибалу и при первом же столкновении была полностью перебита.
В Афинской республике, в Греции, благоразумный Никий, человек взвешенных суждений, никак не мог доказать народу, что на Сицилию не следует нападать, и когда, вопреки мнению мудрых, поход состоялся, он повлек за собой крушение Афин. Когда Сципион сделался консулом и обещал уничтожить Карфаген, а Сенат под влиянием Фабия Максима не захотел дать ему в управление провинцию Африку, Сципион угрожал обратиться к народу, потому что знал, насколько прельщает людей подобное предложение.
По этому поводу можно привести в пример и наш город, когда мессер Эрколе Бентивольо, командующий флорентийским войском, вместе с Антонио Джакомини разгромил Бартоломео д’Альвиано у Сан Винченти, после чего они решили напасть на Пизу с благословения народа, польстившегося на щедрые обещания мессера Эрколе, хотя многие мудрые граждане были против. Однако они не могли противостоять всеобщему порыву, вызванному хвастливыми обещаниями командующего. Итак, я считаю, что самый простой путь погубить республику, где народ допущен к власти, – это втянуть ее в рискованные предприятия, ибо там, где весомо слово народа, они всегда будут одобрены с готовностью, а противоположные мнения выслушаны не будут. Но если такие предприятия ведут к падению городов, то еще чаще приводят они к крушению карьеры граждан, их возглавляющих, ибо если народ, ожидающий победы, узнает о поражении, то он ищет причину не в бессилии или неудачливости военачальника, а в его злонамеренности или бездарности, и чаще всего дело кончается его убийством, заточением или изгнанием; так поступали со множеством карфагенских и афинских полководцев. Прежние их победы при этом не помогают, потому что память о них стирает теперешнее поражение, как и произошло с нашим Антонио Джакомини, который, обманув ожидания народа и не взяв Пизу, вызвал такое народное недовольство, что, невзирая на все его былые достижения, остался в живых только благодаря снисхождению лиц, стоявших у власти, ибо у народа не осталось никакого сочувствия.
Глава LIV
Сколь весомо слово почтенного мужа для усмирения возбужденной толпы
Второе примечание к тексту, изложенному в предыдущей главе, состоит в том, что наилучшее средство, дабы утихомирить разъяренную толпу, – это воздействие на нее какого-либо влиятельного и уважаемого человека; не случайно Вергилий говорит: «Tum pietate gravem ac meritis si forte virum quem conspexere, silent, arrectisque auribus adstant» [27] .
Поэтому начальствующий над каким-либо войском или в каком-либо городе, где возникают беспорядки, должен выказать перед народом как можно больше снисхождения и достоинства, окружив себя всеми знаками своего высокого звания, внушающими уважение. Несколько лет тому назад Флоренция разделилась на два лагеря, Монашествующих
