роль сыграли резкие переходы от одного качества к другому. Он удачно применил хитрость для обмана плебеев, прикидываясь сторонником народа; придумал хороший повод для переизбрания Десяти; проявил завидную отвагу, предложив себя на должность вопреки настроениям знати; столь же правильным было назначение сотоварищей по своему усмотрению; но после всего этого совершенно неправильным было, как я говорил выше, тотчас же изменить свой характер и вместо друга предстать врагом народа, из снисходительного стать высокомерным, из доступного – неприступным, да еще так неожиданно, что всякому становилась очевидной лживость его поступков. Кто раньше казался добрым, а теперь не боится стать дурным, тот должен идти к этому постепенно, используя открывающиеся возможности, чтобы обеспечить себе новые привязанности, прежде чем старые, из-за перемены характера, будут утрачены, и чтобы твое влияние не потерпело ущерба; иначе, раскрыв свои карты и оказавшись без друзей, ты погибнешь.
Глава XLII
О том, как легко люди поддаются порче
Примечательно также, как показывает случай с децемвиратом, сколь легко развратить людей и переиначить их природу, как бы они ни были до того благонравны и воспитаны в добрых правилах; это видно по поведению собранной вокруг Аппия молодежи, которая не погнушалась даже малой выгодой, связанной с поддержкой тирании; и на примере Квинта Фабия, входившего в состав комиссии Десяти, до того человека безупречных нравов, который изменил их на самые худшие, ослепленный мелким честолюбием и увлеченный злодейством Аппия, так что сам уподобился ему. Внимательное изучение подобных событий еще сильнее побудит законодателей республик или царств к обузданию людских притязаний и полному устранению для них возможности impune [21] следовать своим заблуждениям.
Глава XLIII
Кто сражается ради собственной славы, будет хорошим и верным солдатом
Вышеприведенное рассуждение показывает также, сколь велика разница между войском, твердо намеренным сражаться за собственное дело, и тем, что только вынуждено биться ради чужого властолюбия. Ведь если римские войска под водительством консулов всегда одерживали победу, то при децемвирах они проигрывали сражения. На их примере можно отчасти судить о причинах бессмысленности использования наемных солдат, которых удерживает на месте только получаемая от тебя небольшая плата. Ее никогда не хватит для того, чтобы приобрести их преданность и заставить настолько полюбить тебя, чтобы они пошли на смерть. Но там, где войско не объединено подлинной привязанностью к тому, кого оно защищает, ему никогда не достанет доблести, чтобы противостоять сколько-нибудь отважному противнику. И поскольку такая любовь и такая ревность могут возникнуть только у подданных, тому, кто желает сохранить свою власть в республике или монархии, необходимо вооружить своих сограждан, как и поступали все выдающиеся воители. При правлении Десяти у римской армии не убавилось доблести, но сражалась она без прежней охоты и не могла добиться обычных успехов. Однако как только комиссия Десяти была упразднена и воины почувствовали себя свободными, к ним вернулся боевой дух, и в дальнейшем их предприятиям сопутствовал успех, как это утвердилось издревле.
Глава XLIV
О том, что толпа без вождя беспомощна и что не следует сперва разражаться угрозами, а потом требовать власти
Из-за происшествия с Виргинией римские плебеи вооружились и отправились на Священную гору. Сенат отрядил туда посольство с вопросом: по какому праву они покинули своих начальников и поднялись на гору, и уважение к Сенату было столь велико, что никто из плебеев не решался отвечать, ибо среди них не было вождей. Тит Ливий говорит, что для ответа недоставало не столько доводов, сколько того, кто их изложил бы. Этот случай показывает никчемность толпы, лишенной вождя. Это неудобство почувствовал Виргиний и приказал назначить двадцать военных трибунов, которые возглавили бы плебс и вели от его имени переговоры с Сенатом. Плебеи потребовали прислать к ним Валерия и Горация, чтобы высказать им свою волю, но те не захотели этого делать, пока децемвиры не сложат свои обязанности. Когда Валерий и Гораций поднялись на гору к плебсу, они услышали от него пожелание восстановить должность народных трибунов, всем должностным лицам дать право апелляции к народу и выдать всех децемвиров, которых плебеи собирались сжечь живьем. Первую часть требований Валерий и Гораций похвалили, последнее же назвали нечестивым, говоря: «Crudelitatem damnatis, in crudelitatem ruitis» [22] ; они посоветовали народу не упоминать о Десяти и подождать возвращения к власти, тогда легко можно будет удовлетворить их желание. Отсюда со всей очевидностью следует, сколь нелепо и неразумно просить о чем-то, говоря: «Мне это нужно, чтобы причинить такое-то зло»; вместо того, чтобы раскрывать свои намерения, нужно попытаться осуществить свое стремление любой ценой. И, спрашивая у кого-либо оружие, ни к чему добавлять: «Я хочу тебя убить». Когда ты получишь требуемое, тогда можешь удовлетворить свою прихоть.
Глава XLV
Дурной пример подает тот, кто не соблюдает принятый закон, особенно если он сам его издал; и, умножая всякий день число обид, правитель города наносит себе непоправимый вред
Когда восстановилось согласие и Рим вернулся к прежней форме правления, Виргиний призвал Аппия к защите от обвинений перед лицом народа. Тот пришел в сопровождении многих нобилей, и Виргиний приказал заключить его в тюрьму. Аппий стал кричать и взывать к народу, Виргиний же объявил, что нарушитель права апелляции недостоин позволения применять его и что обидчик народа не должен искать у него защиты. Аппий возражал, что не следует отнимать права обжалования, которого римляне так страстно добивались. Все же он был арестован и накануне суда покончил с собой. И хотя за свои нечестивые поступки этот человек заслуживал любой казни, неправильно было ради этого нарушать закон, да еще только что принятый. Не думаю, чтобы республиканская власть могла придумать что-нибудь худшее, чем издать закон и не выполнять его, тем более по вине самого его автора. В девяносто четвертом году государственные установления Флоренции были пересмотрены при участии брата Джироламо Савонаролы, сочинения которого свидетельствуют о присущих ему учености, благоразумии и добродетели; и наряду с прочими мерами, защищающими граждан, он настоял на принятии закона о праве обжалования перед народом приговоров по государственным преступлениям, выносимых комиссией Восьми и Синьорией, каковой закон он смог провести с превеликим трудом и только после долгих уговоров. Случилось так, что вскоре после утверждения закона Синьория приговорила к смерти за государственное преступление пятерых граждан, и когда они хотели обжаловать приговор, им было отказано в этом праве, так что закон не был соблюден. Это происшествие как никакое другое подорвало доверие к брату Савонароле, потому что, если указанная апелляция имела смысл, он должен был допустить ее, если же она не имела смысла, ему следовало настоять на ее отклонении. Этот случай обратил на себя тем большее внимание, что в своих проповедях, читанных после нарушения закона, брат никогда не осуждал виновников этого, но и не извинял их, как бы не желая порицать их за то, что было ему выгодно, а оправдывать не имея возможности. Разоблачив таким образом свой властолюбивый и пристрастный нрав, он нанес ущерб своей репутации и вызвал дурные толки.
Государство совершает также большую ошибку, вседневно будоража умы своих граждан бесконечными обидами, наносимыми тому или другому из них, как это было в Риме после децемвирата. Все Десять мужей и многие другие римляне подверглись обвинениям и были осуждены в разное время; знать была объята страхом, и ей казалось, что приговорам не будет конца, пока все нобили не окажутся истребленными. Городу угрожали великие беспорядки, но тут вмешался трибун Марк Дуиллий, который издал приказ о запрещении вызывать в суд и обвинять римских граждан в течение года, и это успокоило нобилей. Отсюда видно, сколь вредно для республики или для государя держать в страхе и беспокойстве своих сограждан беспрерывными обидами и наказаниями. Нет сомнения, что трудно найти что-либо пагубнее, ведь люди, подозревающие свою дурную участь, пытаются обезопасить себя с небывалой до того отвагой и готовностью искать перемен, поэтому не следует никого никогда обижать или уж наносить обиды разом, а затем успокоить людей и дать им возможность утихомирить разлад и сумятицу в душах.
Глава XLVI
Людское честолюбие не успокаивается на достигнутом; сперва мы стараемся защититься от обид, потом начинаем обижать других
Когда римский народ восстановил свою свободу и вернулся в прежнее состояние, к тому же еще укрепив свое могущество с помощью новых законов, по всем разумным меркам казалось, что Риму наконец следовало бы успокоиться. Но на деле вышло по-другому, ибо каждый день вспыхивали новые волнения и распри. Тит Ливий с глубоким пониманием изъясняет причины этих беспорядков, и поэтому мне кажется вполне уместным привести его высказывание о том, что надменность народа или знати возрастала по мере унижения одного из них; и когда плебс удовлетворился своим положением, знатная молодежь стала задевать его, а трибуны не могли тут ничего поделать, ибо и они подвергались насилию. Нобили же, хотя и видели, что их молодежь не знает меры в своей жестокости, предпочитали, чтобы крайности совершали свои, а не плебеи. И так в своем желании отстоять свободу люди переставали кому- либо подчиняться и начинали притеснять других. Таков порядок вещей: если люди пытаются избавиться от
