и он валится на колени.
Его грудь ходит ходуном. Он смотрит вниз на Кая Зулэйна.
Тот без всяких сомнений мёртв, и всё же на его лице написано такое умиротворение, что Нагасена почти ему завидует. Кай безмятежен, и избороздившие его лоб морщины, из-за которых он выглядел старше своих лет, сейчас разгладились до такой степени, что охотнику кажется, будто астропат намного моложе, чем утверждает его биография.
Глаза Кая Зулэйна распахнуты, и Нагасена видит, что они имеют очень насыщенный фиалковый оттенок. Во времена древних цивилизаций считалось, что подобный цвет отмечает тех, кого ждёт великая судьба.
– Твой путь окончен, Кай Зулэйн, – произносит Нагасена, мягким касанием закрывая покойному глаза. Рядом с ним приседает Роксанна Кастана, и охотник прячет своё лицо.
– Мой глаз закрыт, – говорит она, и Нагасена поднимает взгляд.
– Почему? – спрашивает он, и ему не нужно уточнять вопрос.
– Он был моим другом, – сквозь слёзы отвечает Роксанна, но прежде чем она успевает сказать ещё что-нибудь, латники дома Кастана вздёргивают её на ноги.
– Обождите, – говорит охотник, и в его голосе звучит такая властность, что они подчиняются.
– Что же такое ужасное он узнал? – спрашивает Нагасена.
– Я не знаю, – отвечает Роксанна.
– Верю, но тебе будут задавать трудные вопросы, и отнюдь не в дружелюбной атмосфере.
Роксанна пожимает плечами:
– Я не смогу им ничего рассказать. Какими бы знаниями он ни владел, они утеряны навсегда.
– Что он тебе сказал? – спрашивает её Нагасена просительным тоном.
– Он сказал, что иногда единственная победа, которая возможна, – это не дать выиграть твоему противнику.
Нагасена знает это изречение, оно принадлежит древнему гроссмейстеру игры в регицид, и у него обрывается сердце, потому что истина, которую знал Кай Зулэйн, потеряна навсегда.
На этом разговор кончается, поскольку к ним подходит Элиана Кастана, и Роксанне хватает мужества встретить её осуждение с надменным и непокорным выражением на лице.
– Ты – наш ходячий стыд, – заявляет Элиана Кастана. – Патриарх Вердучина весьма разочарован. Ты навлекла на наш дом небывалый позор.
Роксанна ничего не отвечает, и латники Дома Кастана уводят её прочь. Нагасена наблюдает за тем, как её забирают из Храма, со смесью сожаления и грусти. Он знает, что её будущее туманно, но она – одна из Навис Нобилитэ и что бы с ней ни сталось, Империум всегда найдёт ей применение.
Подходит Рогал Дорн с Максимом Головко в кильватере, и Нагасена низко кланяется примарху, осмотрительно убрав руку с рукояти Сёдзики. Лицо лорда Дорна непроницаемо, оно напоминает утёс с грубо вырубленными чертами. Он бесстрастно озирает картину учинённой здесь резни.
– Всё это было впустую, Ясу Нагасена? – спрашивает лорд Дорн, пристально глядя вниз на тело Кая Зулэйна. – Что здесь произошло этой ночью?
Нагасена может ответить ему лишь одно:
– Этой ночью здесь умерла правда.
– Возможно, оно и к лучшему, – отвечает Дорн.
Нагасена качает головой:
– Не могу в это поверить. Разве мы не служим Имперской Истине? Без правды, что мы тогда создаём? Империум должен нести её в своём сердце, или он не стоит того, чтобы его строить.
– Будь осторожен в своих речах, Нагасена, – предупреждает его Дорн с очевидной угрозой.
– Когда-то давно я принёс обет не говорить неправду, и я не буду лгать ни в коем случае, – отвечает Нагасена. – Даже вам, милорд.
Дорн кладёт свою огромную руку в латной перчатке на его плечо, и на какой-то кратчайший миг Нагасену охватывают сомнения: уж не принесут ли и его в жертву на этот алтарь имени подчистки огрехов? Но лорд Дорн и в мыслях не держит его убивать.
– Ты честный человек, Ясу Нагасена. Мне нужны такие люди.
Нагасена склоняет голову и говорит:
– Жду ваших распоряжений.
– Тогда есть ещё одна задача, которую я попрошу тебя выполнить.
– Назовите её, милорд, – говорит Нагасена, понимая, что лорд Дорн оказывает ему честь, преподнося свой приказ как просьбу.
– Генерал Головко сообщает мне, что мы всё ещё недосчитываемся одного из отступников, – отвечает Дорн.
Нагасена тут же понимает, чьё имя ему назовут.
– Лунный Волк, – говорит Головко. – Здесь нет его тела.
– Именно, – подтверждает Дорн. – Я не потерплю, чтобы по Терре свободно разгуливал один из людей Хоруса Луперкаля.
– Я его найду, – говорит Нагасена. – Но это будет моя последняя охота.
Примарх кивает и смотрит вниз на Кая Зулэйна.
– Что же ты узнал? – вслух интересуется Дорн, и Нагасена слышит в его голосе то, чего он никак не мог ожидать от такого исключительного воина, – растерянность.
– Первый принцип обороны, Ясу, состоит в том, что необходимо понимать, от чего ты защищаешься. Боюсь, этот человек мог бы помочь мне разобраться...
– Разобраться в чём? – спрашивает Нагасена, когда молчание примарха затягивается.
– Я не знаю, – отвечает Дорн. – Но этот день что-то отнял у каждого из нас.
Примарх отправляется прочь, а Ясу Нагасена чувствует, как по его спине бегают мурашки, которые не имеют никакого отношения к задувающим с гор ледяным ветрам, чьи вздохи доносятся сквозь разбитые окна и изрешечённую крышу Храма.
'
Серебристый цилиндр гудел, приближаясь к концу инкубационного периода. Из батареи баков с белками разбегалось множество проводов и труб. Каждый из них опутывала система терморегулируемых трубок, побулькиваюших по мере подачи внутрь питательной среды. В лаборатории было холодно, освещение было притушено, как будто проводимую здесь работу по каким-то причинам держали в тайне и не были уверены в её результатах.
Отдельный комплект экранированных и изолированных кабелей связывал серебристый цилиндр и три прозрачных стеклянных сосуда, в каждом из которых содержался маленький, невзрачный на вид комок нежной органической ткани сливового цвета. Эти необычные органы пронзало множество тонких биопсийных игл и генетических анализаторов. Они пульсировали, как детские сердца, по ходу расшифровки информации, закодированной в каждой их зиготе, и невероятно сложной структуры их аминокислотных цепочек.
Ход процедуры тщательно регулировался контрольной аппаратурой. Это была фантастическая в своей деликатности операция, которая могла пойти не так по миллиону причин. Она включала в себя почти бесконечное количество этапов, и каждый требовалось проделать абсолютно правильно, прежде чем на горизонте могло замаячить что-то похожее на успех.
Напоминающие самоцветы лампочки, расположенные на верхней поверхности цилиндра, наконец ожили, загоревшись зелёным в быстрой последовательности друг за другом. Раздался тихий звон, решётка на боку контейнера испустила охлаждающие газы, произошёл слив питательных растворов.
Раздалось шипение воздуха, и цилиндр плавно открылся. От лоснящегося органа, который находился внутри, поплыл туман испарений сложного химического состава. Его поверхность, имеющую глянцевито- красный и фиолетовый окрас, пронизывала сеть из мириадов сосудов, по которым текла перенасыщенная
