Отвергнутые Мертвецы

для него потеряно. Он даже не мог сосчитать, сколько раз оно спасало ему жизнь, и мысль о том, что оно очутилось в руках врага, вызвала у него вспышку гнева. Он услышал треск ломающегося дерева и распахнул глаза в предвкушении схватки, но увидел кровь, выступившую из крошечных ранок на ладонях, и понял, что расщепил выступающий край скамьи.

Тагор закрыл глаза, проговаривая слова 'Песни Окончания Битвы':

В победном салюте вздымаю кулак,
Которым бойцов я сражал,
Окрещен я кровью, что дал мне враг,
В горниле смерти себя показал.

Но час пробил приглушить свой пыл,
Время потери считать.
Вороны уже слетелись на пир,
Им нынче не голодать.

Многие пали на этот раз,
Крови война напилась.
И ей всё равно, из врагов или нас
Пища её лилась.

Он произнёс последнее слово и судорожно выдохнул, чувствуя, как освобождается от напряжения, которое прошивало его тело, словно электрический ток. Тагор разжал кулаки, позволяя деревянным щепкам ссыпаться на пол. Он осознал, что неподалёку от него кто-то есть, и, наклонив голову, увидел сидящего рядом с ним мальчика. Тагор даже не представлял, сколько лет может быть пареньку. Пожиратель Миров не сохранил никаких воспоминаний о своей юности, да и физиология смертных менялась так стремительно, что их хилая плоть не могла служить мерилом прошедших лет.

– Что это ты только что говорил? – спросил мальчик, поднимая глаза от брошюры, которую он читал.

Тагор огляделся по сторонам – просто чтобы удостовериться, что паренёк и в самом деле обращается к нему.

– Это были слова для охлаждения боевого пыла в сердце воина по окончании кровопролития, –  настороженно ответил он.

– Ты космодесантник, да?

Тагор кивнул, недоумевая, чего этот мальчик от него хочет.

– Я Арик, – сказал паренёк, протягивая ему руку.

Тагор посмотрел на неё с подозрением, его глаза метались по худенькому тельцу ребёнка. Он бессознательно намечал точки, где можно будет сломать ему кости, так чтобы убить его самым эффективным способом. Шея паренька была тощей, как прутик, и её можно будет свернуть без всяких усилий. На его плечах виднелись проступающие сквозь кожу кости, а через тонкую рубашку торчали выпирающие рёбра.

Уничтожить его не составит никакого труда.

– Тагор, сержант штурмовиков из Пятнадцатой Роты, – наконец произнёс он. – Я из Пожирателей Миров.

Арик кивнул:

– Хорошо, что ты здесь. Если люди Бабу Дхакала вернутся, ты ведь их убьёшь, да?

Тагор кивнул, довольный тем, что разговор свернул на близкую ему тему:

– Любой, кто придёт сюда в моих поисках, умрёт от моей руки.

– А ты хорошо умеешь убивать?

– Очень хорошо, – ответил Тагор. – Лучше меня никого нет.

– Здорово, – заявил Арик. – Я его ненавижу.

– Бабу Дхакала?

Арик угрюмо кивнул.

– Почему?

– Он убил моего отца, – ответил мальчик, указывая на коленопреклонённую  статую в конце здания. – Гхота пристрелил его прямо вон там.

Тагор посмотрел в том направлении, куда указывал парнишка, обратив внимание на серебряное кольцо на его большом пальце, которое, судя по качеству и стоимости, явно было ему не по средствам. Статуя была сделана из тёмного камня  с тонкими прожилками серого и более чёрного цветов, и хотя у неё не было лица, Тагор ощутил уверенность, что может различить, где полагается быть её чертам, – как будто скульптор уже начал свою работу, но оставил её неоконченной.

– Гхота убил и одного из моих... друзей, – сказал Пожиратель Миров, запнувшись на непривычном слове. – Я задолжал ему смерть, а я всегда расплачиваюсь по долгам крови.

Арик кивнул. Вопрос был улажен, и он вернулся к чтению своей брошюры.

Тагор очутился на неизведанной территории. Его разговорные навыки сводились к боевым речитативами и отданию приказов. Он не был мастаком по части отношений со смертными, считая, что их заботы и логику невозможно постичь. Полагалось ли ему продолжать этот разговор, или их отношения закончены?

– Что ты читаешь? – слегка поразмыслив, спросил он.

– То, что обычно читал мой отец, – ответил Арик, не поднимая глаз. – Мне здесь много чего непонятно, но ему это очень нравилось. Он читал и перечитывал это снова и снова.

– Можно посмотреть? – попросил Тагор.

Парнишка кивнул и передал ему лист бумаги. Она была тонкой, и её складывали так много раз, что печатная краска на сгибах уже начала размазываться и выцветать. Обычное чтиво Тагора составляли тактические карты и диспозиции, а язык брошюры представлял собой смесь незнакомых ему диалектов и слов, но несмотря на всё это, нервные тракты его мозга адаптировались с такой скоростью, что это ввергло бы в ошеломление любого терранского лингвиста.

– Люди, сплотившиеся в исполнение замысла Императора, благословенны в его глазах и будут жить вечно в его памяти, – прочёл Тагор, хмурясь от странности подобной точки зрения. – Я ступаю дорогой праведности, и хоть она вымощена битым стеклом, я пройду по ней босым; и пусть её преграждают огненные реки, я через них переправлюсь; и хоть она разбредается вширь, мои шаги направляет свет Императора. Лишь один Император сущ, и он наш щит и защитник.

Тагор поднял глаза от своего чтения, чувствуя, как пульсация имплантата проникает в глубины его черепа, как эти слова, преисполненные веры и идолопоклонства, всё сильнее разжигают его злость. Арик протянул руку и указал на абзац ещё ниже по тексту брошюры.

– Император силён человечеством, а род людской силён Императором, – зачитал Тагор, всё больше разъяряясь по ходу дела, – и отвернись один от другого, нам всем ходить в Пропащих и Проклятых. А если слуги Его забыли свой долг, не люди они более, а хуже, чем звери. Не место им ни в лоне рода человеческого, ни в сердце Императора. Пусть издохнут и будут отвергнуты.

Пульс Тагора нёсся вскачь, его лёгкие втягивали воздух короткими, агрессивными вдохами. Он скомкал брошюру в кулаке и разжал пальцы, позволив ей упасть на пол.

– Уйди от меня прочь, мальчик, – велел он, щеря зубы.

Арик поднял на него взгляд. Он увидел, как переменился Тагор, и его глаза широко распахнулись от страха.

– Что я такого сделал? – спросил он дрожащим голоском.