подшита в книгу Эрделя, а месса с изображением Жоанны таким же непостижимым образом оказалась у нас… Тогда остается вопрос — почему Олег не заметил швов?!
Снова вооружившись лупой, Александра исследовала срезы пергамента, в книге и на отдельных страницах. Их не касались ни игла, ни клей — в этом женщина могла бы поклясться.
— Следы реставрации отрезаны? — спросила она внимательно слушавшего зверька. — Ты предположила бы это, Цици, и ты бы ошиблась. Ни миллиметра пергамента удалено не было. Смотри, я совмещаю срезы… И страницы точно ложатся в формат. А срезы идеальные. Их сделали по линейке, очень острым инструментом. Тут никто ничего не сшивал. Здесь только резали. Так что же, месса со святой Жоанной изначально была в молитвеннике Марии? Не может быть, говорит Эрдель. И я за ним повторю: не может быть. Я бы поверила в ОДНУ невероятную путаницу, случившуюся на стадии создания молитвенника, — путаницу с двумя аббатствами в одной книге. Но «неправильная» святая покровительница в разделе заупокойной мессы — это уже ВТОРАЯ нелепица. А молитвенник Эрделя — вообще прямой современный подлог, наглая подмена. Я не понимаю, Цици, зачем нужно было вырезать и менять местами мессы? Олег клялся, что не испортил бы книгу… Он врет, как ты считаешь? Ведь Эрдель купил свой испорченный молитвенник именно у него. Все так непонятно, Цици!
Кошка, сверкнув зелеными глазами, изогнулась и принялась ожесточенно вылизывать бок. Александра поднялась из-за стола.
Начинало темнеть. Снаружи поднялся ветер, за окнами мансарды замелькали крупные снежные хлопья. Они на мгновение касались стекол и тут же скользили прочь. В доме было так тихо, что он казался полностью вымершим. Обычно тишина и одиночество не смущали женщину. Но сегодня все было иначе.
Александра начала ощущать на себе чей-то неотступный взгляд. Это было похоже на легкое прикосновение двух кусочков льда, одновременно ко лбу и к затылку. Взгляд исходил из неопределимого источника, словно сразу отовсюду. Его, как радиацию, невидимо излучали темные углы мансарды, синие сумерки за маленькими окошками, груды старой рухляди, окружавшие художницу, стоявшую посреди мастерской.
Александра нервно улыбнулась и тут же провела по губам ладонью, словно стирая неуместную улыбку. Собственная рука вдруг показалась ей чужой, она едва не вскрикнула. «Я становлюсь истеричкой. Слишком долго живу одна. Разговариваю с призраками умерших. С кошкой, с самой собой. Удивительно, что я еще не сошла с ума окончательно».
Неприятное ощущение всеведущего взгляда исчезло так же мгновенно, как появилось. Но теперь, когда его не стало, Александра окончательно убедилась: только что ЭТО было. Именно контраст между напряжением, от которого миг назад звенело в воздухе, и наступившим вдруг расслабленным покоем не давал ей сомневаться.
— Все хорошо, — солгала она кошке, с недоумением смотревшей на нее. — Я просто задумалась.
На самом деле говорила Александра только затем, чтобы услышать звук собственного голоса и успокоиться. Но жалкая уловка провалилась. Каждое слово было ложью. «Если я лгу даже кошке, значит, действительно боюсь!»
Отыскав куртку, в которой она ездила на несостоявшуюся встречу с Лыгиным, женщина расстегнула нагрудный карман и извлекла оттуда подвеску. С того самого рокового вечера Александра не доставала ее, избегая даже думать об этом. С каждым днем она все отчетливее ощущала себя воровкой.
«Я имела множество возможностей отдать подвеску законным владельцам. Лизе. Светлане. Но я не сделала даже попытки. Ни намека не проронила. Эта вещь как будто исчезла для всех… Я не рассказала о ней следователю, хотя цепочка разорвана. Это может указывать на драку, на борьбу… А я молчу. Придумала себе оправдание, что Лыгин оставил эту вещь для меня. А почему я уверена в этом, собственно?»
Подвеска легла на освещенный участок стола. Цирцея, пружинисто вскочив, обнюхала то, что посчитала подачкой, и с недовольным видом снова упала под лампу.
Александра впервые рассматривала свой трофей так пристально. Вот они, две головы, сросшиеся затылками, непостижимо единые и бесконечно различные. Суровый профиль мужчины, гневное движение мясистых приоткрытых губ — он будто окликает кого-то или командует. И тонкий, безмятежный профиль улыбающейся молодой женщины.
Художница скользила взглядом по женскому лицу, и оно все больше казалось ей знакомым. Александра мучительно напрягала память, пытаясь вырвать у нее ответ: где она могла видеть этот острый нос, выпуклую линию лба, слегка раскосый вырез отчеканенного в профиль глаза? Пышная грива вьющихся волос словно оттягивала назад эту горделивую голову.
И вдруг она вспомнила.
Ответ был так прост, что Александре показалось — шокирующая истина известна ей давно. ПОДВЕСКА НОВОДЕЛЬНАЯ.
«Это даже хуже, чем “бонбоньерка императрицы Сисси”!»
ЖЕНСКОЕ ЛИЦО БЫЛО ТОЧНОЙ КОПИЕЙ ЛИЦА ЛИЗЫ.
«Лыгин заказал себе стилизованный медальон с лицом дочери!»
ИСТОРИЯ О НАСЛЕДИИ ЖАКА ДЕ МОЛЕ ОКАЗАЛАСЬ ЛОЖЬЮ.
«Такой же, как многие бесценные сокровища Лыгина! Как вся его поддельная, лживая жизнь!»
Александра чувствовала себя опустошенной. Она смотрела на злополучную подвеску, и ее терзало ужасное ощущение совершенной ошибки. «Да, я ошибалась, столько лет доверяя Лыгину. Но он был одним из самых авторитетных коллекционеров Москвы. Как я могла НЕ доверять ему? Знала, что он странный. Думала иногда, что он не вполне нормален. Но я верила, что он… настоящий. Что он не мог бы носить на груди подделку, собирать и продавать фальшивки… Они с Олегом не зря сотрудничали так долго. Эти двое были друг другу подстать. Олег не гнушался сбывать книги, собранные из разнородных кусков… А до чего картинно возмущался Лыгиным из-за вырезанных страниц! Уступил бы он ему ПОДЛИННЫЙ молитвенник леди Джейн Грей, как бы не так! Это просто безымянный молитвенник времен Реформации, принадлежавший некоей Марии… Разве его ценность так уж безмерна? А какова цена бонбоньерки, копирующей бонбоньерку императрицы Сисси? Обидно, что Лыгин мог бы покупать действительно очень ценные и редкие вещи, а не тратить столько сил и фантазии, выдавая фальшивки за раритеты!»
Александре вспомнилась история, рассказанная Олегом о его берлинском приятеле, набившем квартиру фальшивками и абсолютно счастливом. «Этот несчастный обманутый простак честнее, глубже любит старину, чем люди, которые сознательно пускаются на обман, окружая себя фальсификатами! Некоторым нравится собирать фальшивки! Встречала и таких извращенцев. Разбираются в антиквариате единицы, а владеть им желают миллионы. Я и сама обманываюсь сплошь и рядом. Ошибся даже Эрдель! А такие пресыщенные собирательством дегенераты, как Лыгин, находят особое удовольствие в том, чтобы морочить головы дуракам… Для них нет ничего слаще сознания, что они снова и снова обманывают целый свет…»
Внезапно ей вспомнился один давний разговор с Лыгиным. Это было лет шесть назад, в самую раннюю пору их знакомства.
— Вы все твердите: «Подождем, продадим дороже!» — Резко очерченный рот мужчины кривился в полуулыбке, которая казалась собеседнице издевательской. — А я считаю, что хватит и тех цен, которые назначают перекупщики. Каждая вещь стоит столько, сколько за нее платят. И даже меньше.
Александра, еще ничего не знавшая о «синдроме шимпанзе», робко пыталась возразить:
— Меньше-то уже некуда. Обидно видеть, что…
— Обижаться предоставьте Господу Богу, — отрезал Лыгин, не дослушав. — Ничего не зная, нельзя ни на что обижаться.
Женщина проглотила очередное, слабо завуалированное оскорбление, а он продолжал:
— Сколько, по-вашему, стоили бы все мои коллекции, будь там одни подделки?
— Подделки? — окончательно растерялась она.
— Ну да, мастерски, нагло сработанные подделки. Сколько?
— Хорошая подделка тоже чего-то да стоит.
Ее ответ вызвал приступ смеха у Лыгина. Он даже отвернулся, чтобы отдышаться.
— Вот именно, — сдавленно прокомментировал коллекционер. — Чего-то стоит. А еще дороже удовольствие выдать ее за оригинал. Продать золото на вес золота сможет даже дурак.
