— Вы… вы мне противны!
Федор Васильевич понял, что может потерять дочь навсегда. Спустя мгновение он подумал о жене — Кати ни в коем случае не должна узнать об этом инциденте, ведь Соня ее любимица. Потом изворотливый ум графа начал работать совсем в другом направлении. Он на миг представил, что Елена, эта взбалмошная девица, умеющая привлекать на свою сторону разных союзников, всеми правдами и неправдами все же добралась до Павловска и мать-императрица прониклась к ней сочувствием. Случись такое, авантюристка очернит его в глазах Марии Федоровны, смешает с грязью, втопчет в прах по самую макушку своими крошечными девичьими ножками. А уж мать-императрица, как только сын вернется из заграничного похода, непременно нашепчет ему об ужасном, безжалостном губернаторе. Она и раньше не питала к нему добрых чувств, так что жалоба Елены придется очень кстати. Да, но… Чего она будет стоить, если на руках у жалобщицы окажется подорожная с его подписью и печатью? Самая настоящая, не краденая, действительная бумага, выданная губернатором Москвы!
— Пожалуйста, сядь и успокойся, — как можно ласковее приказал он дочери. — Я ведь тебе не чужой, право. Могла бы попросить добром…
— Вы не стали бы меня слушать! — огрызнулась Софи, сохраняя дистанцию.
— Ну, ну, ну… Я ведь и сам вижу, что твоей подруге нужно помочь, просто необходимо! — Патетически жестикулируя, он подошел к сейфу.
— Вы издеваетесь? — не поверила Софья отцу, настороженно следя за каждым его движением.
Федор Васильевич открыл сейф и достал гербовую печать.
— Отнюдь нет. Сейчас я выпишу ей подорожную, и она может отправляться… хоть сей же миг. Вот, сама погляди! — жестом пригласил он дочь к письменному столу.
Соня, все еще не веря своим глазам и ушам, подошла. Граф уселся в кресло и, положив перед собой бланк подорожной, начал писать:
— Вот сюда ставим ее имя — Елена Мещерская… ниже, вот здесь — распишусь… граф Федор Ростопчин… И так далее… А теперь, голубушка, не упусти самого главного — я ставлю печать… Вот так! Ну, скажи, разве папенька тебе недруг? — С этим вопросом он протянул ей готовую бумагу.
Соня все это время стояла, широко раскрыв глаза, ожидая какого-нибудь подвоха. Она выхватила из рук отца подорожную, быстро пробежала ее взглядом и радостно воскликнула:
— Папенька, голубчик, это самый лучший для меня подарок!
А для Федора Васильевича было лучшим подарком то, что Софи, спустя полгода, впервые заговорила с ним по-русски. Он даже прослезился и, встав из-за стола, раскрыл ей объятья:
— Софьюшка, мир?
— Мир, папенька! — бросилась она к нему на шею.
— Только маменьке — ни слова, хорошо? — предупредил граф дочь.
— Да, как скажешь! Элен погостит у меня до вечера, ты не против? — ласкалась к отцу Софи.
— Но только до вечера, — согласился Федор Васильевич. — И позаботься, чтобы она не попадалась на глаза маменьке! К ужину, будь любезна, проводи ее и выйди к столу!
Он мог теперь требовать послушания от самой строптивой из дочерей и был бы поистине доволен этим днем, если бы не осечка с несговорчивым немчиком. После ужина граф уединился в своем кабинете и, припоминая весь сегодняшний разговор с молодым генералом, проклинал упущенный случай, пытался изобрести способ заманить Бенкендорфа к себе в дом. Губернатор даже представить не мог, что в это самое время Бенкендорф ворочается с боку на бок в своей неуютной чердачной спальне, потому что ему не дает покоя образ Натали. «Вот угораздило влюбиться!» — восклицает Александр по-французски и тут же, с опаской осмотрев темные углы своего угрюмого пристанища, переводит фразу на русский язык.
Софи не сдержала слова, данного отцу. Елена оставалась в ее комнате и во время ужина, и еще немного после, потому что никак не могла бы проникнуть в собственный дом незамеченной до ежевечернего обхода дядюшки. Дочь губернатора дала ей в сопровождение свою служанку и деньги на извозчика. Теперь у юной графини была не только подорожная за подписью губернатора, но и письмо к фрейлине Протасовой, двоюродной бабке Софи. Осталось раздобыть немного денег, и можно было отправляться в путь.
Она велела извозчику остановиться у Яузских ворот и отвезти обратно служанку, а сама спустилась к реке. Войти в дом незамеченной ночью не составляло для нее большого труда и не грозило никакой опасностью. Елена дошла до старой беседки с кустами шиповника, в которых отыскала во время пожара лодку, спрятанную бережливым Михеичем от чужих глаз. Не удержавшись, вошла в беседку. «Отчего ты так посмурнела, Аленушка?» — непременно спросила бы бабушка Пелагея Тихоновна, увидев ее в теперешнем состоянии, ведь она знала свою внучку хохотушкой да беззаботной попрыгуньей. Елене после смерти бабушки всегда казалось, что ее дух обитает в этой самой беседке. Сюда она приходила, чтобы пообщаться с ней, поделиться радостями и бедами. Однако нынче навалилось столько горестей и забот, что ей вовсе не хотелось расстраивать ими Пелагею Тихоновну. «Прощай, бабушка! — прошептала она, покидая беседку. — Когда еще свидимся?»
Поднимаясь по заснеженному яблоневому саду, мысленно прощаясь с каждым деревцем, Елена чувствовала, как у нее щемит сердце. «Ты никогда уже сюда не вернешься!» Она прислонилась лицом к дереву, чтобы не упасть, и дала волю слезам. «Не вернешься! Ты твердишь себе, что добьешься правды и вернешь дом, но сама уже в это не веришь!»
Наплакавшись вволю, Елена вдруг заметила тусклый свет на самом верхнем этаже библиотечного флигеля. «Глебушка!» — сразу догадалась она и подумала, что надо бы попрощаться с единственной родственной душой в этом, ставшем чужим доме. Графиня вытерла слезы и быстрым шагом пошла к флигелю.
Поднимаясь по винтовой лестнице на третий этаж, Елена не боялась оступиться в темноте. Она знала здесь каждую ступеньку. Скорее девушка опасалась до смерти напугать Глеба, ведь свои вылазки в библиотеку он делал втайне от отца и даже от Евлампии. Поэтому, войдя, она решила предупредить его о своем приближении.
— Глебушка, не пугайся! Это Елена, кузина твоя! — негромко произнесла она по-французски, ей ответило такое же негромкое эхо.
Вверху раздался характерный хлопок, это захлопнулась какая-то толстенная книга. Елена взглянула наверх и увидела Глеба, опасно балансирующего на верхней ступеньке лестницы с огромным фолиантом в руках.
— Постой-ка! — крикнула она. — Я тебе помогу!
Она вовремя подбежала к стремянке. Книга выпала у Глебушки из рук, и Елена успела ее подхватить.
— «Яды и противоядия», — перевела она название и изумленно покачала головой. — Ты решил кого- то отравить?
Глеб улыбнулся:
— Что вы, кузина! Я хочу изучить латынь, а словаря у меня нет, и папенька не хочет, чтобы я учился.
Услышав о ненавистном дядюшке, юная графиня сразу посерьезнела и предложила:
— Пойдем-ка, я тебе кое-что покажу! Но прежде поставлю книгу на место, для учебы можно найти что-то полегче.
— Осторожно! Ступеньки прогнили и могут поломаться!
Мальчик явно не желал расставаться с «Ядами и противоядиями».
Елена только теперь обратила внимание, что Глебушкина свечка стоит на полу, а значит, и читал он, лежа на холодных плитах. И это — едва оправившись после тяжелой болезни! Однако Елена не выказала охватившего ее ужаса, а, дружески улыбнувшись, сказала:
— Ну хорошо, оставь ее, только наперед знай, что на каждом этаже библиотеки имеется письменный стол с подсвечниками, а на стенах висят канделябры. К тому же в ящике стола должны быть свечи.
Она взяла его свечку и, прижав книгу к груди, повела кузена на экскурсию по библиотеке своих предков. Елена без труда отыскала массивный дубовый стол, спрятанный в закутке между стеллажами, сдула пыль с его старинного, потертого в нескольких местах сукна и, положив на него сочинение монаха
