покой. Однако сегодня все шло не так, как всегда. Во-первых, Софи не вышла к обеду, сказавшись больной, а во-вторых, сам граф был мрачен и неразговорчив. Графиня подробно расспрашивала Натали о новых покупках, но та была на удивление рассеянна, витала где-то в эмпиреях, что всегда злило Екатерину Петровну, противницу мечтательности и пустомыслия. Маленькая Лиза, сделав серьезную рожицу, пыталась выяснить у отца, поедут ли они в деревню и как надолго. Граф ничего не мог обещать своей любимице. Вряд ли в этом году удастся отстроить заново сожженное им поместье Вороново. К тому же если он останется в губернаторском кресле, то не наберется смелости испросить отпуск. Его положение слишком шатко, чтобы позволить себе хотя бы на короткий срок отлучиться из города. Всего этого он, конечно, не мог объяснить дочке, поэтому отделался, как обычно, пословицей:
— Всякому овощу свое время, Лизонька…
— А я так хотела кормить молочком ежиков! — загрустила девочка, меланхолично опустив глаза с пушистыми кукольными ресницами.
В каком бы состоянии ни пребывал Федор Васильевич, оставаться равнодушным к своей любимице Лизоньке он не мог. Невыносимо было видеть этого «ангельчика» в расстроенных чувствах.
— Никуда деревня от нас не убежит, дружочек мой, — ласково сказал граф. — Вот восстановим Вороново, и покормим с тобой еще и ежиков, и ужиков, и других тварюшек разных… Дай срок!
— Папенька, я тебя обожаю! — просияв, воскликнула Лиза и с аппетитом принялась за еду.
— А где у нас Софи? — обратился граф к супруге, меняя ласковый тон на более строгий.
— У нее болит голова, — ответила Екатерина Петровна. — Я велела подать обед в ее комнату.
«Что это? Бунт?» — спросил он себя. Для графа не было секретом, что именно Софи привела сегодня «авантюристку» в его кабинет. Вчера у Белозерского она вела себя слишком дерзко и, если бы они с матерью не урезонили ее, то, глядишь, набросилась бы на князя с кулаками, защищая свою подругу. Надо бы с ней построже, да мать потакает во всем, балует. А волновать супругу нельзя, она носит под сердцем ребенка. Ростопчин загадал, что это будет непременно мальчик, коль дитя было зачато во время войны, и потому относился к Екатерине Петровне с повышенным вниманием и трепетом.
Тревожные мысли о Софи не покидали его во все время обеда. «А вдруг эта самозванка до сих пор в доме? В комнате Софи?» Он представил, как Соня делится с подругой обедом и при этом честит его, родного отца, последними словами. От этой картины ему стало так не по себе, что кусок в горло уже не лез.
Федора Васильевича трудно было обвести вокруг пальца. Он не мог не догадаться, какой мудрый совет дал остзейский барончик юной особе. Бенкендорф направил ее в Павловск, к матери-императрице, тут и сомневаться нечего! Вот только не учел, каким образом малолетняя девица доберется одна до Санкт- Петербурга, без документов и без денег? «Тоже, умник сыскался!» — усмехнулся граф, но в тот же миг его чело омрачила совершенно, как ему сперва показалось, нелепая мысль. Он вспомнил, что в его бюро хранятся бланки-заготовки подорожных бумаг как раз для тех, кто едет из Москвы в Петербург. В бумаги вписан уже весь необходимый текст, не хватает только его губернаторской подписи и гербовой печати… Граф отложил вилку и нож, торопливо вытер салфеткой рот и, пробормотав Екатерине Петровне: «Что-то мне нехорошо, пойду прилягу…» — быстро вышел из столовой.
— Была бы моя воля, я никуда бы тебя не отпустила, — призналась Елене Софи, — ты жила бы со мной!
По возвращении в Москву дочери губернатора совсем не общались с прежними подругами, так что Софья не кривила душой.
— С тобой я могу говорить обо всем, — продолжала она, с нежностью глядя на старую приятельницу. — Поверишь ли, мне в этом доме слова сказать не с кем! Маме не до меня, Лиза еще мала, а Натали — модная кукла… Мне тошно от ее глупых сантиментов! Я так рада видеть тебя снова!
— Спасибо, Софи, ты очень добра ко мне, — вздохнула Елена, — но я предпочла бы жить в доме моих родителей.
Слезы снова и снова подступали к горлу, но девушка не давала себе воли. Она обдумывала совет молодого офицера и все больше убеждалась в том, что никак не сможет предпринять такое длинное, а главное, рискованное путешествие.
— Еще как сможешь! — подбадривала ее Софи. — Обычно летом мы едем до Петербурга дней девять- десять, но по санному пути должно выйти быстрее. Надо только не затягивать, а то придет настоящая весна, и ты застрянешь в какой-нибудь дыре.
— Но даже, предположим, я доберусь до Петербурга, — продолжала сомневаться Элен, — у кого я остановлюсь? У меня нет в этом городе ни знакомых, ни родственников.
— Подумаешь, беда большая! — развенчивала ее страхи бойкая подруга. — Зато у нас в Петербурге много родни! Я напишу кому-нибудь письмо, тебя примут…
— Это не совсем удобно…
— Зато надежно!
— Но я…
— Послушай, — не дала ей договорить Софи, приняв инквизиторски строгий вид, — кто хочет вернуться в отчий дом и получить наследство отца, я или ты? Слушайся меня во всем и не возражай!
Дочери губернатора очень хотелось руководить Еленой, она в чем-то даже завидовала ей. К примеру, Софи с удовольствием отправилась бы в путешествие одна, без вечных нотаций маменьки, без многословных нравоучений папеньки и постоянных капризов сестер. Ее с детства манили авантюры и приключения, непреодолимые препятствия и смертельные опасности — как, впрочем, любую молодую девушку, наделенную умом, характером и воображением.
— Я проберусь в кабинет отца, — доверительно сообщила она, — и попробую стащить у него из бюро подорожную!
— Ты с ума сошла! — всплеснула руками Елена. — Это же…
— Молчи! — вновь перебила губернаторская дочка. — Я сама знаю, какую заповедь собираюсь нарушить, но, мне кажется, моя семья тебе сильно задолжала, настала пора вернуть долги.
Елена хотела снова возразить, но Соня уже выпорхнула из комнаты.
Губернатор на цыпочках, тщательно прислушиваясь и стараясь не скрипеть предательской половицей, приближался к двери собственного кабинета. Дверь эта, как нарочно, была чуть приоткрыта, и граф, осторожно нагнувшись, заглянул в щелочку. Интуиция его не подвела. Софи стояла возле бюро и рылась в его бумагах. У отца потемнело в глазах, и он так резко распахнул дверь, что девушка от неожиданности подпрыгнула на месте.
— Изволь объясниться! — загремел Ростопчин. — Ты никак воруешь?!
Уличенная Софи отскочила в сторону и упала в кресло. Ее грудь, стиснутая корсетом, бешено вздымалась, казалось, девушка вот-вот лишится сознания.
— Хотела выкрасть подорожную для подружки! Так? — победоносно произнес граф, гордясь своей проницательностью.
— А что мне оставалось делать, если вы не намерены ей помочь? — тихо отвечала Софи по- французски. Она продолжала дразнить отца своим нежеланием говорить на родном языке.
— И ради нее вот так, очертя голову, ты совершила бы уголовное преступление? — выпучив глаза, пришел к ошеломительному для себя выводу Ростопчин. — Да не одно преступление! Украсть бумагу мало, пришлось бы подделывать мою подпись. Но и в таком виде подорожная была бы недействительна. Может, ты намеревалась взломать сейф, чтобы выкрасть гербовую печать?
На самом деле Софи совсем забыла про печать. Ей стало дурно, когда она представила, как Элен по ее наущению отправляется в путь с заведомо фальшивой бумагой, и на первой же заставе ее арестовывают и тащат в кутузку, теперь уже совершенно обоснованно. Неожиданно для графа дочь издала громкий стон и закрыла глаза. На ее щеках проступила мертвенная бледность.
— Что с тобой, душечка? — Не на шутку испугавшись, граф подскочил к дочери и схватил ее за руку, намереваясь проверить пульс. В этот миг Софи могла бы добиться от отца чего угодно одним лишь ласковым молящим взглядом и страдальческим вздохом. Но она всегда презирала девиц, которые притворяются больными и умирающими, чтобы достигать своих целей. Девушка резко отдернула руку, словно на нее вспрыгнула скользкая ядовитая жаба, вскочила на ноги и бросила, дрожа всем телом:
