многом зависят от управляющих имениями и от старост деревень, а также оттого, насколько хорошо родит земля в данной губернии. К примеру, отец жаловался на одного управляющего в нашем южном поместье. Там и земля была хороша, и крестьяне трудолюбивы, а вот управляющий попался вороватый, да к тому же беспричинно истязал бедняг. Батюшка хотел его прогнать, но война помешала…
— Довольно об этом, — вмешался Афанасий, увидев, что воспоминания действуют на девушку не лучшим образом. Графиня погрустнела, ее щеки снова покрыла нездоровая бледность. — Завтра я поеду в Павловск, на разведку, — сообщил он и добавил: — Засиживаться здесь нам без надобности.
— Погоди-ка, братец, — остановила его благородный порыв Зинаида. — Так дело не пойдет. Посмотри на себя в зеркало! Ты одет, как разбойник, а с такой бородищей могут расхаживать по столице разве что попы. Бороду надобно сбрить, волосы коротко остричь, и еще я постараюсь одолжить для тебя немецкое платье.
— Одолжить? Купить тогда уж? — удивился Афанасий.
— С луны ты, что ли, свалился? — рассмеялась она. — На что покупать дорогую новую одежду, когда носить ты ее будешь всего пару дней! Васильевский остров кишмя кишит немцами. У меня много знакомых среди лавочников. У них-то и раздобуду.
— Твоя сестрица очень разумно говорит, — впервые за последние сутки улыбнулась графиня. — Матушка-императрица сплошь окружена немцами, и в таком наряде тебе легче будет проникнуть во дворец. И насчет бороды — правда! В Петербурге ты станешь легкой добычей для первого встречного жандарма.
— Раз так, будь по-вашему, — развел руками Афанасий. — Брейте, стригите, хоть на лысо. Мне не привыкать.
За какой-то час Зинаида с помощью мыла, бритвы и ножниц совершила чудо, изменив внешность брата до неузнаваемости. Елена ахнула, когда перед ней предстал безбородый красавец, с сияющими небесно-голубыми глазами. Афанасий разом помолодел, будто вместе с разбойничьей гривой сбросил и бремя тяжелых воспоминаний. В первую минуту графиня даже слегка смутилась, едва узнавая в этом парне своего спасителя, и только встретив его взгляд — преданный и бесконечно добрый — успокоилась и ответила ему улыбкой.
Граф Евгений Шувалов, проехав больше половины пути, начал понимать, что денег, вырученных им за перевод зингшпиля, вряд ли хватит до Санкт-Петербурга. Хоть пристанционные трактиры, не в пример московским, были дешевы, из-за нехватки лошадей приходилось засиживаться в них подолгу. Среди путешественников преобладали господа офицеры, мелкие чиновники, а также небогатые купцы, не имевшие собственных экипажей. Все желали непременно поспеть в столицу до разлива рек.
Станционные смотрители не брезговали взятками, и если у путешественника не было при себе какой-либо важной государственной бумаги, дело решали деньги. Евгений вынужден был несколько раз прибегнуть к этому старому русскому способу, ускоряющему любое предприятие, и оттого кошель его быстро опустел. Написать же матушке о своем бедственном положении и попросить помощи он считал для себя крайне унизительным. Да и вряд ли Прасковья Игнатьевна смилостивится над непокорным сыном, посмевшим ослушаться ее приказа ехать во Владимирское поместье и вместо этого тайно сбежавшим из дома. Уж чего-чего, а ослушания она никогда ему не прощала.
На одной почтовой станции Евгений застрял на трое суток. Досуг он проводил в трактире, в компании двух офицеров, время от времени посылая Вилимку к смотрителю узнать, нет ли лошадей? Мальчишка всякий раз возвращался с понурым видом и красноречиво качал головой. Ему тоже надоело торчать в этой дыре.
— Сдается мне, господа, — обратился как-то к своим товарищам граф Евгений, разливая в кружки кислое местное пиво, — что мы не выберемся отсюда до самого лета.
Офицеры угрюмо с ним соглашались. Один из них, совсем еще юный поручик гренадерского полка, с едва пробившимися над губой усиками и наивными глазами, крепко выругался, вызвав усмешки у собутыльников. Его спутник, постарше, в чине гусарского ротмистра, завел речь о женщинах.
— Что еще нам остается, господа, в нашем незавидном положении? — цинично заметил он. — Застряли мы тут надолго, а в компании женщин время пройдет незаметно. Вот не далее как вчера я познакомился с одной весьма пикантной особой… — Он обвел взглядом трактир, ища кого-то, и вдруг встрепенулся. — Да вот она, кстати! Легка на помине! Глашка! — крикнул ротмистр статной девке с распущенными черными, как смоль, волосами. Та о чем-то развязно беседовала с трактирщиком, облокотившись на прилавок, и тут же обернулась к офицерам, заслышав свое имя. — Поди сюда! — позвал ее ротмистр.
Глафира не заставила себя долго ждать. Через миг она уже уселась на коленях у гусара и, выхватив из его рук кружку с пивом, приложилась к ней губами.
— Фи! Что за дрянь вы пьете? — поморщилась Глашка, ставя на стол кружку.
— А тебе небось хотелось бы пуншу? — с лукавой улыбкой подмигнул ей ротмистр.
— Разумеется, красавчик, — она растрепала его редкие волосы, — я ничего, кроме пунша, не пью.
— А вот приведешь к нам подружек, тогда закажем пунш. — Он покачал ее на коленях, чем вызвал у Глафиры приступ смеха.
— Постойте, ротмистр, — остановил его Евгений, — на меня не рассчитывайте.
— Разве вы не будете с нами пить, граф? — На этот раз гусар подмигнул юному поручику.
— Пить я не отказываюсь, — несколько смутился Шувалов. — Но вот… — Он все больше мешался и не знал, как выразиться, никого не обидев.
— Они брезгуют нами, — проницательно закончила за него Глашка, бросив на Евгения недобрый взгляд.
— Если бы, господа, вы были в моем положении, — Евгений упорно не смотрел в сторону девицы, — то, не сомневаюсь, тоже воздержались бы от веселья.
— В каком положении, граф? Объяснитесь, — заинтересовался юный гренадерский поручик.
— Да будет вам известно, что я предпринял это путешествие с одной лишь целью — найти свою бывшую невесту, которую не так давно от себя оттолкнул…
Шувалов начал свой длинный рассказ с пожара Москвы, с того момента, как его дворецкий Макар Силыч принял обугленное тело няньки Мещерских за труп его невесты. Офицеры слушали с большим вниманием и ни разу не перебили его, а Глафира, ерзая на коленях ротмистра, прямо-таки пожирала глазами рассказчика. Ее сознание, замутненное алкоголем, постепенно прояснялось, и когда Евгений начал описывать внешность Елены, Глашка вдруг разразилась заливистым смехом.
— Ты что, девка, спятила?! — толкнул ее в бок гусар. — Что смешного тут нашла?
— Это я так, сдуру, — оправдывалась Глафира, с трудом унимая свое веселье.
Однако Евгению этот смех не показался случайным. Его будто что-то подтолкнуло.
— Вы видели Елену? Что-то о ней знаете? — глядя ей в глаза, отрывисто спросил он.
Вместо ответа Глашка выхватила из рук ротмистра кружку и, осушив ее залпом, с грохотом поставила на стол.
— Вижу, не дождешься от вас пуншу, — хрипло вымолвила она и сползла с колен гусара.
— Эй, куда ты? — возмутился тот.
— Пойду на двор, тут дышать нечем. Может, и подружек повстречаю, вам пришлю.
Глафира заплетающейся походкой направилась к двери.
— Она что-то знает о вашей невесте, — в свою очередь, сделал вывод юный поручик. — Вам, Шувалов, надо бы ее догнать.
— И выпотрошить как следует! — добавил ротмистр, явно уязвленный тем, что не снискал благосклонности у распутной девицы.
Глафира между тем вышла из трактира. Евгений бросился вслед за ней.
Во дворе не было ни души, если не считать старой клячи, нервно прядающей ушами и шамкающей беззубым ртом. Она была впряжена в какую-то рухлядь, которую язык не поворачивался назвать каретой. Подобных сооружений на колесах Шувалов не встречал ни в Москве, ни в Петербурге. Именно оттуда, из этой рухляди, отчетливо донесся чей-то всхлип. Он подошел ближе. Вместо оконца в карете зияла черная дыра. Евгений заглянул внутрь и увидел Глафиру. Она плакала, размазывая слезы по опухшему лицу.
