— Побойся Бога, Митя, — прошептала она сквозь слезы, — верой и правдой служила тебе целый год. А с купчихой ты сам сплоховал. Еще одно письмецо, еще свиданьице, и она была бы твоя!
— Да кто же после такого… — начал было Дмитрий, но Глафира, с циничной усмешкой на губах, перебила:
— Не знаешь ты женщин, Митя…
— Это верно, — согласился он. — Жил с тобой целый год душа в душу, а ты меня обворовала. И жену мою заодно!
— Да какая она тебе жена, — повеселела Глафира. — Вся округа только и гудит о твоей потешной свадьбе.
— Им, дуракам, невдомек, что Севка обвенчал нас по-настоящему. Вот такая потеха, Глафира Парамоновна. — Савельев сделался вдруг серьезным, морщинки, которых отродясь у него не было, прорезали высокий лоб.
— Иди ты… — не поверила она своим ушам.
— Я не спрашиваю, куда ты дела деньги моей жены, — продолжал тот все угрюмее. — Наверняка прокутила. Не мне читать морали, этим пускай занимается Севка Гнедой. Но один совет дать могу.
— Какой такой совет? — насторожилась Глафира.
— В доме моей матери пять комнат. Тебе вполне хватит одной, остальные четыре отдавай внаем. Это лучше, чем таскаться по кабакам. Накопишь деньжат, выйдешь замуж, и все в твоей жизни еще наладится. Я тебе зла не желаю. — Он говорил так, будто был обречен на вечную каторгу и прощался навсегда.
Глафира уезжала со двора Севки Гнедого в раздвоенных чувствах. Сердце глодала тоска, ведь она навсегда теряла человека, которого считала близким и даже родным. И пусть этот новый Савельев, трезвый и рассудительный, был ей мало приятен, она чувствовала, как вместе с ним уходят из ее жизни веселье, беспечность, постоянное ощущение праздника, и, может быть, само счастье. С другой стороны, совет Дмитрия на самом деле открывал для нее новые горизонты. И как она сама, очумевшая от угарного загула и пьянства, не додумалась до такой простой вещи — сдавать пустые комнаты внаем? Глафира Парамоновна внезапно решила остепениться и, не мечтая о больших барышах, начать жизнь с чистого листа.
Сердечно распрощавшись с Севкой Гнедым и с его домочадцами, Дмитрий решил навестить закадычного дружка Ваську Погорельского. Сделать это оказалось не так уж просто, потому что отец держал его под замком и при виде гостя сразу начал скандалить. Однако, узнав, что Савельев навсегда покидает родовое гнездо, тот несказанно обрадовался и разрешил друзьям проститься.
Васька был заточен в маленькой комнатке с низким потолком, единственным предметом обстановки которой являлось кресло-качалка. В нем и качался узник, здоровенный детина с распухшим от побоев лицом. Дмитрий застал его за удивительным занятием. Погорельский читал книгу. Вернее сказать, не читал, а разглядывал картинки в лубочном издании русских сказок, какие продают на ярмарках за пятак, для детей.
— Митяй! — хрипло заорал Васька при виде дружка, выскочил из кресла и бросился его обнимать. — Откуда ты? Сквозь стену, что ль, просочился?
— Папенька твой разрешил нам попрощаться, — пояснил Савельев. — Еду, брат, в Петербург. Может, больше не свидимся.
— Как же так? — растерялся Васька.
— А вот так. Сам знаешь, деревню мой батенька отписал крестьянам, а усадьбу мы с тобой вместе вроде прокутили. Боком вышла мне свадьба, — добавил он, отведя взгляд. — Теперь усадьба принадлежит Фомке Ершову. Пошла в уплату за долги.
— Вот ведь ирод окаянный! — возмутился Погорельский. — Ну ничего, Митяй, я подговорю верных людей. Они подпустят ему петуха!
— Да ты что, совсем безголовый? — Савельев схватил приятеля за грудки и стал трясти, как грушу. — Это же дом моих предков! Меня мать там в муках рожала!
Дмитрий вдруг впервые осознал, чего лишился по своей беспечности. Сердце защемило. Он отпустил Ваську и смахнул набежавшую слезу. Васька же не сдержался и разревелся, как в детстве, размазывая слезы кулаками по щекам.
— А меня папенька женит, — плаксиво жаловался он, — как пить дать, женит. На перезрелой девице, толстой, неуклюжей корове…
— Значит, брат, мы оба будем женаты, — философски заключил Дмитрий.
— Да ты-то с какой стати? — не понял Васька.
— А с такой. Севка меня взаправду обвенчал…
— Д-да… как он посмел? Д-да… за это его надо…
— Ничего не надо, Василий, — перебил Савельев заикающегося дружка. — Все он правильно сделал. Пора нам с тобой, брат, остепениться. Вот только жена моя, Елена Денисовна, от обиды пустилась в бега. Первым делом разыщу ее в Петербурге, брошусь в ноги, буду прощенья просить. Она, знаешь, простит. Я ее успел узнать. Она милая такая, дитя еще.
— Слышь, Митяй, — тихо окликнул его Васька после долгой паузы, — не искал бы ты ее…
— Это еще почему?
Васька опустил подбитые глаза долу и тяжко вздохнул.
— Ты что-то знаешь о ней? — догадался Дмитрий. — Ну-ка, выкладывай!
— Мои крестьяне видели, — неохотно признался Погорельский, — как Цезарь понес ее в Касьянов лес…
— Час от часу не легче! — Бывший гусар ударил кулаком о ладонь. В глазах его вспыхнул дикий огонь, по скулам нервно заходили желваки. — Что ж, придется заглянуть сперва к Касьянычу.
— Куда ты один к разбойникам? — заволновался Васька. — Попроси хоть у папеньки людей в помощь…
— Прощай, Василий! — порывисто обнял дружка Дмитрий. — Это мое дело, мой и ответ будет. А ты не поминай лихом!..
Он вихрем помчался к Касьянову лесу, приказывая себе ни о чем не думать, чтобы не пасть духом окончательно. Дмитрий прекрасно знал, что банда Касьяныча еще не пощадила ни одной женщины, случайно набредшей на их логово. Обычно это были крестьянки из соседних деревень, слишком глубоко зашедшие в лес в поисках грибов и ягод. Их находили потом зверски изнасилованными, повешенными на деревьях.
Вопреки ожиданиям сестры, ни новое платье, ни коротко остриженные волосы, ни выбритые до синевы щеки не помогли Афанасию проникнуть в Павловский дворец, тщательно охраняемый со всех сторон. Солдаты, одетые по моде прошлого века, в немыслимых ботфортах, в белых париках с косичками казались не настоящими, а игрушечными, однако приблизиться к ним бывший колодник так и не решился. Необходимо было найти хотя бы крохотную лазейку, чтобы миновать стражу дворца. Тогда бы Елена имела шансы, прогуливаясь по парку, встретить Марию Федоровну и броситься ей в ноги. Именно так представлял себе Афанасий аудиенцию юной графини. Он видел в своих мечтах, как нежная выхоленная рука Ее Величества ложится на светлую головку несчастной девушки, как из глаз растроганной императрицы катятся слезы жалости и сострадания. «Милое дитя, сколько тебе пришлось выстрадать!» — в сердцах воскликнет она и поведет Елену во дворец, чтобы утешить и восстановить справедливость…
Полдня он исследовал подступы к огромному парку и всякий раз натыкался на солдат в париках, смотревших недобро в его сторону. «Вот и немецкое платье не сгодилось! — досадовал про себя раскольник. — Зря грех на душу взял, зря мудрила Зинка!» Последней надеждой Афанасия была березовая роща, которая естественным образом переходила в парковый ансамбль. Путь не самый близкий, но показавшийся ему единственно верным. Проваливаясь по колено в подтаявшие сугробы, он блуждал по лесу около часа, пока не наткнулся на вытоптанную в снегу тропку. Потом увидел вдалеке диковинную башню круглой формы и, забыв об осторожности, бодро зашагал к ней.
— Эй, кто такой? Чего здесь потерял? — раздалось вдруг, как гром среди ясного неба.
Афанасий не заметил по левую руку от себя старой, укрытой засохшим вьюном беседки. Она была засыпана снегом и походила на медвежью берлогу. Он бы предпочел в этот миг встретиться с самым лютым медведем-шатуном, чем с щупленьким узкоплечим офицером, преградившим ему путь.
