случилось, что иголка, упавшая в стог сена, отыскалась неожиданно быстро, а это не входило в планы новоиспеченного частного пристава.
Еще в Васильевском остроге он успел расспросить польку Терезу, откуда она знает дворяночку? Та в двух словах рассказала, что не так давно Елена искала в Гавани брата, а он, оказывается, был сильно избит и отлеживался у Федоры.
Илларион незамедлительно узнал, кто такая Федора, и нанес ей визит. Старая ведьма тотчас поведала, что настоящая сестра Афанасия содержит табачную лавку и что раньше она была староверкой, а потом перекрестилась в лютеранство. Частный пристав не поленился разыскать местную общину староверов, и даже познакомился с ее пастырем отцом Иоилом. От него он узнал о Зинаиде все — от биографии до адреса. Сбор сведений был окончен в кабаке возле кирхи, где ему пришлось угостить шнапсом с десяток немцев, тоже знакомых с табачницей.
Илларион долго тянул с докладом, измышляя разные проволочки, но в конце концов все же предоставил Савельеву результаты розысков, заключив:
— Так что беглый раскольник был схвачен и отправлен по этапу в Сибирь, а Елена исчезла неведомо куда…
— Сестру раскольника ты допросил?
— Она ничего не знает.
— Елена должна была поехать в Павловск, — вспомнил вдруг старший полицмейстер. — Ну да! Она ведь собиралась к вдовствующей императрице. В воскресенье поедешь туда! Я напишу записку начальнику гарнизона, он тебя примет…
Этот разговор состоялся уже осенью, в конце сентября, а через два дня на свободу вышла Тереза. Она явилась в управу, чтобы получить новое проходное свидетельство, без которого занятие проституцией считалось незаконным. Илларион в это время выполнял какое-то поручение в Гавани, и бумагу ей выписывал другой пристав. Протянув женщине новое свидетельство, он сказал:
— А теперь ступай в кабинет старшего полицмейстера, чтобы он поставил печать.
Когда Савельев искал в шкафу печать, Тереза, помявшись, смущенно спросила:
— А вы знакомы с министром полиции?
— Зачем тебе министр полиции? — усмехнулся Дмитрий. — Жалобу, что ли, хочешь накатать?
— Нет, пан полицмейстер, — по привычке состроила глазки она, — жаловаться особо не на что. Воду, хлеб давали, и на том спасибо…
— Так в чем дело?
Полька решилась и с заговорщицким видом произнесла:
— Письмо у меня есть к нему… Просили передать…
— От кого письмо-то?
— От одной дворяночки. Она уже который месяц ждет следствия, да так, видать, и помрет, не дождавшись.
— Ну-ка, покажи письмо, — заинтересовался он.
— Нет, пан полицмейстер, — вдруг засомневалась женщина, — вы сначала поклянитесь…
— Да в чем клясться-то?!
— А в том, что не покажете это письмо начальнику тюрьмы Розенгейму. Тогда дворяночке — беда!
— Хорошо, — засмеялся Савельев, но, сделавшись в тот же миг серьезным, произнес: — Клянусь!
Он относился к происходящему как к развлечению, как к небольшой забавной передышке посреди трудного дня. Тереза вынула из-за выреза декольте сложенные листы, изрядно потертые и засаленные на сгибах, и протянула их полицмейстеру.
Едва прочитав первые строки, Савельев с перекошенным лицом вскочил из-за стола. Он оттолкнул женщину, которая от страха метнулась в угол, и побежал к открытой двери с криком:
— Селиванов! Живо готовь карету! Едем в Васильевский острог!
Такому гостю Розенгейм не обрадовался. Он был уже наслышан о новом полицмейстере, о его успехах, а главное, о его протекции. Леонтий Генрихович относился к людям с протекцией предвзято, потому что сам пробивался в жизни без помощи покровителей. Будучи одиннадцатым ребенком в семье ревельского лавочника, он мог рассчитывать только на самого себя. Лейба, как его назвали при рождении, начал свою военную карьеру с того, что отрекся от иудейской веры, за что был проклят отцом и навеки изгнан из дома. Зато он дослужился до звания полковника, получил дворянство из рук самого императора Павла, стал начальником столичной тюрьмы, носил двух Святых Владимиров на груди и Святую Анну на шее. Розенгейм считал, что нужно обязательно чем-то жертвовать, чтобы добиться успеха. А чем пожертвовал этот новый полицмейстер? И что бы он из себя представлял, если бы его дядюшка не был запанибрата с министром полиции? Словом, начальник тюрьмы встретил Савельева прохладно. К тому же гость отвлек его от игры в шахматы, которой Розенгейм предавался до самозабвения. Он всегда играл сам с собой, не находя достойных партнеров среди подчиненных.
— Мне стало известно, что у вас в камере предварительного заключения содержится графиня Елена Мещерская, — без дальних подходов начал Дмитрий.
— Во-первых, должен вам заметить, господин старший полицмейстер, — Розенгейм говорил нарочито неторопливо, видя нетерпение посетителя, — что ее дворянское происхождение, ровно как имя и фамилия, ничем и никем не подтверждаются. У нее нет никаких бумаг, удостоверяющих личность.
Начальник тюрьмы выдержал томительную паузу, чтобы поставить шах черному королю, и так же медленно продолжал:
— Во-вторых, следствие по ее делу не начато, и даже не назначен следователь, так что я не имею права давать кому бы то ни было сведения об этой особе.
— Она находится у вас уже пять месяцев, а следствие до сих пор не начато? — Савельев старался сохранять спокойствие, хотя начальник тюрьмы вызывал у него крайнее раздражение.
— Увы, увы… Все это не в моей компетенции. Следствие назначает Сенат. — И Розенгейм с удовлетворенным видом защитил черного короля конем.
— Мне необходимо встретиться с этой заключенной, — твердо произнес гость.
— Свидания до вынесения приговора запрещены. — Белый король на шахматной доске заметался, был молниеносно атакован черной ладьей, и тоже не избежал шаха.
— Наплевать на запреты! — У бывшего гусара нервно задергался ус, он решил блефовать: — Елена Мещерская проходит у меня свидетельницей по важному делу, и я должен ее допросить!
— По какому делу? — тонко усмехнувшись, спросил Леонтий Генрихович, всем своим видом давая понять, что оценил уловку полицмейстера.
— Я не обязан перед вами отчитываться, — нахмурился Савельев.
— А я не обязан устраивать вам свидания с подследственной!
Ни один мускул не дрогнул на лице начальника тюрьмы. Розенгейм снова склонился над столом, его лоб прорезали морщины, и то потому, что он был озабочен тем, как спасти белого короля от мата. Однако в следующую минуту как белый, так и черный король подверглись более ощутимой опасности. Бывший гусар сгреб все шахматные фигуры, остававшиеся на доске, в свой массивный кулак и красноречиво поднес его к носу Розенгейма. Начальник тюрьмы вскочил с перекошенным от гнева лицом и закричал:
— Что за хамство?! Как вы смеете?! Вы младше меня по званию…
— А вы бросьте мне вызов, — холодно посоветовал Дмитрий. — Пистолеты или сабли — все равно. Одно я знаю точно, завтра здесь будет другой начальник тюрьмы…
Как известно, дуэль не терпит субординации и простой поручик может застрелить генерала, если вопрос зашел об офицерской чести. Розенгейм за много лет службы всячески избегал поединков, потому что они могли одним махом перечеркнуть все его карьерные достижения. Но сейчас он испугался за свою жизнь. Достаточно было заглянуть в черные, бешеные глаза сорвиголовы-полицмейстера, чтобы понять — этот застрелит и глазом не моргнет.
Леонтий Генрихович, набрав полные легкие воздуха, опустился обратно в кресло и сказал уже совсем другим тоном:
— Вы не знаете, господин старший полицмейстер, какие высокопоставленные лица замешаны в этой
