мной, как хотел? — говорила она в другой раз, кружа вокруг да около.
— Знаю, тетя Зина, — сочувственно вздыхала девочка.
— Как я страдала, Машенька, как страдала! — Торговка ласкала сиротку, обнимала и целовала ее. В глазах у Зинаиды стояли слезы. — Даю тебе честное слово, ты никогда не будешь так страдать! Я никому не позволю измываться над тобой!
Наконец она открыла свои карты окончательно.
— Позволь мне привести в гости одного господина, который очень хочет подружиться с тобой! Он будет ласков и обходителен, обещаю! И уж конечно, он не такой старый и противный, как мой Евсевий…
Девочку сотрясала мелкая дрожь. Она давно уже поняла, куда клонит «тетя Зина», и не спала несколько ночей, думая о своем будущем. Выбор у Маши был невелик. Можно уйти от лавочницы на улицу, но тогда ее все равно ждет панель. Здесь, под защитой лавочницы, под знакомым кровом, будет… лучше, как ни ужасно это «лучше». С детства, живя среди нищеты, девочка усвоила ее жестокие уроки. Маша знала, что женщина может либо выйти замуж, либо наняться в прислуги, либо торговать собой. Для замужества она была слишком молода и бедна, для службы — болезненна и слаба. Оставалась проституция.
— Приводите… — прошептала она.
На следующий же день к ним пришел незнакомый господин весьма приятной наружности, с окладистой черной бородой, лет сорока, назвавшийся солидным именем Ферапонт. Он вручил Маше кулечек со сладостями, потом, посадив девочку к себе на колени, долго расспрашивал ее о семье и о том, каким образом она лишилась родителей. Удовлетворив свое любопытство, Ферапонт повел девочку во флигель, который Зинаида успела к тому времени со вкусом обставить. Вернулся он через час, вспотевший, взлохмаченный, с длинной царапиной под глазом. Вид у него был отсутствующий. Ни слова не говоря, Ферапонт отсчитал лавочнице десять рублей серебром, как договаривались. В последующие визиты он обходился уже без царапин и платил по рублю, а если оставался с Машенькой на ночь, тогда Зинаида брала трешницу. Приходил он почти каждый день, и Маша безмолвно шла с ним во флигель.
Вскоре явились и другие любители юных весталок. Появились и новые девочки, такие же круглые сироты, как Маша. Зинаида подбирала их на улице, кормила, отмывала, одевала в шелка и бархат, как принцесс. Девочки в ней души не чаяли, некоторые даже называли ее «мамой». Они быстро привыкали к сытой, чистой жизни и уже ни за что не желали покидать этот теплый, уютный дом. Лавочница действовала всегда уговорами и лаской, и почти все в конце концов добровольно соглашались на свидания с мужчинами. Однако нашлись две девочки, которых она не смогла уговорить. Зинаида не стала учинять скандала по этому поводу и даже не вышвырнула упрямиц обратно на улицу. Она придумала тонкий педагогический ход — превратила их в служанок, затерла в черную работу, держала впроголодь, одевала в лохмотья, не скупилась на тычки и затрещины. Прочие девочки, откормленные, праздные и нарядные, имели теперь перед глазами живой пример того, к чему приводит глупость и непослушание. Боясь скатиться в эту пропасть, они еще больше старались угодить хозяйке. Среди них нашлись даже две рано созревшие прелестницы, которые получали удовольствие от свиданий с кавалерами и приносили Зинаиде немалый доход. Их она берегла и лелеяла как родных дочерей.
Клиентов Зинаида отбирала с предельной осторожностью. Все они были людьми солидными и состоятельными, чиновниками, купцами и мещанами с первых линий Васильевского острова. Она приметила их давно, еще будучи девчонкой и женой Евсевия. Они тогда не давали прохода юной Зине, однако получали от нее решительный отпор. Сластолюбивые толстосумы обещали хранить все в строжайшей тайне, понимая, что совершают преступление и рискуют своей репутацией. Все они были женаты и имели детей, потому боялись огласки чуть не больше самой Зинаиды.
Восемь девочек в возрасте от двенадцати до четырнадцати лет в первый же месяц принесли ей доход в тысячу рублей. Такое не снилось лавочнице даже в самых радужных снах. «Если бы можно было не таиться и не скрывать истинного заработка, я бы уже вышла в купчихи!» — тешила она свое тщеславие.
Зинаида опасалась обнаружить свой доход, чтобы не вызвать подозрений. Даже с кредиторами она расплачивалась постепенно, хотя могла бы уже вовсе от них избавиться. Не спешила и сбавлять цену на дом на Седьмой линии. Каждый день наведывалась туда, хотя охотников купить его не прибавлялось. Была причина, ежедневно гнавшая ее из Гавани на Васильевский… Дело в том, что князь Головин уже два месяца не объявлялся и не подавал о себе никакой весточки. Его внезапное исчезновение заставило Зинаиду страдать. Она давно уже поняла, что влюблена, и ругала себя за это последними словами. «Ну что хорошего ты нашла в этом аристократе, с его нафабренными усами и завитыми бакенбардами?» — спрашивала она себя, но ничего не могла с собой поделать. Эти усы и бакенбарды снились ей, и чем дольше князь отсутствовал, тем сильнее разгоралась ее страсть.
Вот и сегодня, встав спозаранку, Зинаида первым делом отправилась на Седьмую линию. Войдя в табачную лавку, она мельком поинтересовалась у ее нового хозяина, не спрашивал ли ее кто-нибудь? Тот ответил отрицательно и добавил, что помнит уговор — если князь Головин объявится, он тотчас пошлет к ней мальчишку с запиской. Украдкой вздохнув, женщина поднялась в комнаты над лавкой. Зинаида просидела в столовой час или два, вспоминая задушевные чаепития с князем, его улыбки, жесты, слова, растравляя себе душу и горько сетуя на судьбу, сделавшую ее и князя столь разными по положению, что о любви между ними и думать невозможно. Она уже собралась было уходить, как вдруг на лестнице раздались чьи-то медленные шаги. Зинаида замерла, насторожившись. «Он?!» Дверь со скрипом отворилась, и она вздрогнула при виде незнакомой женщины в поношенном широком платье и кружевном чепце, скрывавшем почти все лицо и шею.
— Кто вы? Что вам здесь нужно? — воскликнула разочарованная Зинаида.
— Не мудрено, что ты меня не узнала в этом чепце! — с улыбкой сказала Елена, развязывая и снимая головной убор.
— Графиня? — широко раскрыла глаза лавочница. — Но как вы… как ты… — Она решила больше не церемониться с ней.
— Отпустили, — солгала Елена, тем самым сразу отметая лишние расспросы.
— И ты, конечно, решила вернуться ко мне? — недружелюбно осведомилась Зинаида.
— У меня ведь никого нет в Петербурге, кроме тебя, — развела руками Елена. — Впрочем, в Москве теперь тоже, — подумав, грустно добавила она.
Лавочница окинула ее долгим, изучающим взглядом. Ее обмануло широкое бархатное платье графини, удачно скрывавшее беременность. Зинаида ничего не заподозрила и со свойственной ей практичностью прикидывала, подойдет ли юная графиня для ее нового предприятия? Лет ей многовато — семнадцать, но у нее хрупкое телосложение, тонкая кость, неразвитая грудь, кроткий взгляд… Она еще вполне сойдет за девочку. А то, что из острога Елена вернулась такая бледная, изможденная — не страшно. Другие девочки попадали к ней немногим краше, но быстро отъедались. Зато утонченные манеры юной графини, ее врожденный аристократизм могут привлечь многих мужчин, падких до запретных удовольствий.
— Я переехала в Гавань, — сообщила лавочница, посылая гостье одну из самых своих любезных улыбок. — Здешняя лавка уже продана, а дом еще продается.
— Отчего ты решила там поселиться? — удивилась Елена, вспомнив нищие припортовые улочки.
— А чем это место хуже другого? Живется там куда веселее! — заливисто засмеялась вдруг Зинаида. Этот ее смех графиня не любила и, слыша его, всякий раз поеживалась, словно кто-то водил железом по стеклу.
Дорога оказалась весьма утомительной для беременной женщины, притом просидевшей полгода в остроге. Скудная пища и смрадный тюремный воздух подточили здоровье Елены. То, чего она ждала лишь через месяц, началось, стоило ей переступить порог нового дома Зинаиды. Графиня ахнула и присела, почувствовав сильную давящую боль в области поясницы. Ей показалось, что кто-то огромный схватил ее, как куклу, и крепко сжал в кулаке — пока на несколько мгновений, будто балуясь. Боль тут же исчезла, но она боялась шевельнуться.
— Что с тобой? — подхватила ее за локоть лавочница.
— Кажется, схватки начались… — с трудом выдавила графиня.
