— Доездился!
— Видать, оса или шершень лошадку цапнули, эти твари к осени злые, жгучие, спасу нет! Вот скотина с перепугу и понесла. Бывает, случается… На той неделе у молочника тоже лошадь тележку разбила…
Тут же вызвалось несколько добровольцев, желавших помочь пострадавшему. Повара осторожно подняли и понесли к серому особняку, видневшемуся в конце улицы. Доктор щелкнул замками саквояжа и собрался последовать за процессией, но квартальный его задержал.
— Покорнейше извините, господин дохтур, — пролепетал страж порядка, сильно смущаясь, — однако бородку лучше бы вам сбрить. Государь император наш не терпят эдакой запущенности… По долгу службы обязан вам указать, а вы уж как хотите…
— Раз так, непременно сбрею, — с комичным испугом пообещал Глеб. — Я уважаю обычаи стран, где мне приходится бывать, как бы обременительны они ни казались.
В доме, куда внесли едва живого повара, появление скорбной процессии вызвало настоящий шок среди челяди. Все метались, толкались, спорили, и вскоре Глеб понял, что хозяева отсутствуют и положиться в данный момент не на кого. Он схватил за рукав одного из лакеев и строго приказал:
— Отведи нас в комнату повара.
Тот повиновался, испуганно лепеча:
— Жескар сам себе хозяин… Комната наверняка заперта… Ума не приложу, куда он прячет ключ… Чужих в дом пускать не приказано, месье…
Но на счастье, комната повара оказалась открыта. Жескара, не издававшего больше стонов и не подававшего ни малейших признаков жизни, уложили наконец на кровать. Лицо его вытянулось и приобрело мертвенно-голубоватый цвет. Перекрестившись на образ Девы Марии, носильщики, осторожно стуча сапогами, удалились.
— Скажи на кухне, чтобы вскипятили воду и подали сюда в тазу или в кастрюле. Да поживее, шевелись, чертов остолоп! — приказал Глеб лакею. Тот, уловив в голосе доктора знакомые барские нотки, очнулся и опрометью бросился на кухню.
Оставшись наедине с больным, Глеб придвинул стул к кровати, присел и взял руку несчастного. Нитевидный, прерывистый пульс едва прощупывался и порою совсем исчезал. «Вот тебе и врачебная практика, по которой ты так скучал! — с горечью думал доктор. — Этому горемыке твои блестящие знания уже не пригодятся. Жить ему осталось не больше часа. Однако крепкий же у него череп! После такого удара о булыжник у большинства людей не было бы и этого шанса…»
Доктор не заметил, когда именно дверь за его спиной открылась и в комнату кто-то вошел. Он вдруг почувствовал легкое движение воздуха и тонкий цветочный аромат духов. Обернувшись, Глеб оцепенел. Рядом с ним стояла молодая девушка, один взгляд на которую заставил его онеметь, позабыв все приличия и условности. Он не мог вымолвить ни слова и оставался сидеть, между тем как незнакомка в нерешительности стояла.
Это было очаровательное существо, совсем юное, воздушное, «одной ножкой в облаках», как сказал бы галантный кавалер прошедшего столетия. Невысокого роста, стройная, с прелестными округлыми руками, точеной шеей и лицом безмятежного восточного божества — она ослепляла и покоряла, не произнеся ни слова, не сделав ни единого движения. Она показалась Глебу черноокой гурией, сошедшей со старинной персидской миниатюры, невинной, бесконечно желанной и в то же время неприкосновенной. Ее уста, словно вычерченные гениальным резцом древнего храмового скульптора, были воплощенной сказкой. Черные с поволокой глаза влажно мерцали, источая одновременно робость и нежность, вызывая в молодом человеке восторг, близкий к отчаянию. «Нет, не гурия! — пронеслось у него в голове среди роя других, вспугнутых, бесформенных мыслей. — Это Лакшми, золотая статуя Лакшми из лавки антиквара в квартале Орсей…»
— Скажите, пожалуйста, — видение обратилось к доктору на безупречном французском, но ошеломленный Глеб не сразу понял смысл адресованных ему слов. — Что с нашим добрым Жескаром? Он будет жить?
Глеб наконец опомнился и вскочил со стула.
— Позвольте представиться… Доктор Роше… — невпопад выдавил он.
— Маргарита Назэр. — Девушка также отчего-то смутилась, на ее щеках вспыхнул румянец. — Я воспитанница хозяйки дома. Но… вы ничего не ответили на мой вопрос.
— Я не знаю, что вам и сказать, мадемуазель. — Глеб постепенно приходил в себя. — Падение вашего повара на булыжную мостовую было крайне неудачным. Рана смертельная, но у старика, по-видимому, очень крепкий организм, он до сих пор борется со смертью.
— Сделайте что-нибудь, умоляю! — воскликнула она, едва сдерживая слезы. — Он был любимым слугой моего покойного отца. Больше, чем слугой — почти членом семьи!
— Обещаю сделать все, что в моих силах. — Глеб сам готов был расплакаться оттого, что не может дать этой сказочной красавице более надежного обещания. «Вот несчастье, я влюбился! Угораздило влюбиться! Я влюбился, черт возьми!» В его рациональной голове пылали самые фантастические миражи, а сердце, которое он впервые ощутил не как мышцу, исправно перегоняющую по жилам кровь, а как вместилище сонма экстазов и сомнений, бунтовало и норовило выскочить из груди.
В это время служанка внесла таз с дымящейся водой.
— Я могу вам хоть чем-нибудь помочь? — тревожно спросила Майтрейи (а это была именно она).
— Я намереваюсь промыть рану и сделать новую перевязку, — пояснил доктор. — И мне надо, чтобы кто-нибудь поддерживал голову больного. Однако зрелище будет не из приятных, да и кровь… Боюсь, вы упадете в обморок. Лучше попросить служанку.
— Я справлюсь, — твердо заявила Майтрейи и, жестом отослав горничную, отложила в сторону книгу, которую держала все это время в руках.
Доктор не был уверен, что это юное и хрупкое существо верно оценило свои силы, предлагая помощь, но возражать не смел. «Прогнать ЕЕ, когда ОНА сама захотела мне помочь, со мной остаться?! Пусть не ради меня, пусть ради этого несчастного повара… Счастливого повара, к которому ОНА так привязана! А меня такая девушка полюбить не сможет… Ведь в меня никто никогда не влюблялся… В Бориса — кто угодно, сколько угодно! В меня — никто и никогда!»
— А что за книгу вы читаете, позвольте узнать? — Глеб, заметив, как его помощница вздрогнула при виде свежей крови на разматываемых бинтах, решил отвлечь ее беседой.
— «Арманс», сочинение господина Стендаля, — судорожно сглотнув, ответила Майтрейи.
— Какое совпадение! — изумленно воскликнул Глеб. — И я читал «Арманс» буквально час назад, когда вашего повара угораздило так неловко приземлиться прямо под моими окнами на мостовую.
— Это правда? — Она с непонятной радостью заглянула ему в глаза, и ее доверчивый мягкий взгляд проник так глубоко, что Глеб почувствовал нечто вроде опьянения. — Мы читали одновременно одну и ту же книгу?!
Внезапно молодые люди смутились и, будто сговорившись, разом опустили головы, с преувеличенным вниманием занявшись перевязкой. Неловкое молчание первой нарушила Майтрейи.
— Вам нравится Арманс Зоилова? — спросила девушка, следя за ловкими движениями длинных пальцев доктора.
— Как вам сказать… Она уж слишком робка и нерешительна.
— А мне Арманс кажется, напротив, очень смелой, — вздохнула Майтрейи. — А главное, она честна, когда все вокруг лицемерят.
— Тут я соглашусь с вами. Арманс выгодно выделяется среди дам в салоне мадам Бонниве. Стендаль, разумеется, имел в виду салон мадам Рекамье и весьма похоже его изобразил.
— Вы бывали на приемах у мадам Рекамье? — удивилась Майтрейи.
— Случалось раза два или три, — произнес он угрюмо, вспомнив о своем неудачном шпионстве в Париже.
Она явно хотела спросить о чем-то еще, но ей помешали.
Дверь в комнату распахнулась настежь, без стука. На пороге появились виконтесса и граф Сергей. Их удивленным взглядам предстала сцена с полумертвым Жескаром, Майтрейи и незнакомцем, заканчивающим перевязку. Молодые люди сидели почти вплотную. Девушка поддерживала голову повара, а
