— И что же в этой книжке будет?
— А вот про вас все и будет. И про вашу хату, где мы собираемся, и про вашу семью. Как мамка твоя нам борщ готовила, как партизанам белье стирала, как ходила про фашистов узнавать — где они, как ты листовки наши раскидывал и как фашистов сестренки боялись.
Витя помолчал, потом поглядел в глаза Гайдару прямо-прямо.
— Дядя Аркадий, а я вовсе фашистов и не боюсь…
— Так, стало быть, ты храбрый партизан?
— Угу, — ответил Витя.
— Ну, значит, быть тебе героем!
Но свободных часов, когда можно заняться повестью, становилось все меньше и меньше.
Все чаще приходилось скрываться в лесу. Гайдар не унывал, таская свой пулемет по топким болотам, и часто напевал «Партизанскую песню», когда-то давно им самим сочиненную:
Песня была еще о гражданской войне, но партизаны из отряда и сам командир товарищ Горелов на привалах у костров дружно подпевали веселому и смелому человеку Гайдару, который вполголоса выводил, чистя свой пулемет:
Лес, в котором скрывались партизаны, был глухой, болотистый. Дубы, сосны, ольхи, осина, изредка попадались березки — такие же, как в стороне нижегородской да рязанской.
Милые желтые березки, с вами теплее и грустнее на душе! Эти березки словно воспоминание о детстве, юности. В лесу росли и дикие груши. Перед тем как идти в Лепляву, Гайдар каждый раз набирал полные карманы груш. Не ахти какой подарок, но все же Коле с Витькой и девчонкам будет приятно.
Гайдар крепко полюбил детишек Андрияна Степанца. Где-то сейчас его дорогой Тимуренок-Гайдаренок, и где Женя, и где другие его маленькие друзья?
Он часто заходил в землянку командира отряда. А сегодня в отряде случилось «ЧП» — как ни крутил Горелов ручку настройки приемника, все напрасно: Москва молчала.
А это очень плохо, когда молчит радио, да еще за сотни километров от Большой земли. Только из Москвы партизаны узнавали о положении на фронте. Значит, опять сегодня в окрестные села не поступят переписанные от руки сводки Совинформбюро. Полицаи уже давно болтают, что Москва взята немцами и что Гитлер на днях будет праздновать свою победу в Кремле. Люди должны узнать правду. Но как это сделаешь, если молчит видавший виды батарейный радиоприемник. Без питания он не заговорит, а где взять батарейки?
— Вот яки наши дела, товарищ писатель, — громко сказал Горелов. — Дюже плохи дела.
Гайдар с утра засел в землянке командира. Фашисты отряд не беспокоили, бойцы только что вернулись из разведки, отдыхали. Гайдар устроился на чурбане и, положив на колени полевую сумку, что-то торопливо писал на школьной тетрадке в клеточку.
Услышав голос командира, Гайдар сказал:
— Радио — дело мудреное. Понимать в нем я, товарищ командир, мало что понимаю. Но что-то надо придумать…
— А что именно?
— Попробуем, пошукаем… Разрешите, товарищ командир, отправиться в Лепляву? Есть там у меня хлопцы знакомые. Помогут.
Горелов ответил не сразу. До войны он был секретарем Гельмязевского райкома партии и потому хорошо знал окрестные села. А Леплява от партизанской базы — рукой подать. Время от времени в Лепляву наезжали фашисты из Гельмязева — там у них располагалась военная комендатура. Да и местных полицаев — как поганок после дождя.
«А эти, — думал Горелов, — пострашнее иных немцев. Выродки… Ждали, двадцать четыре года ждали, сволочи…»
— Ну, так як же? — спросил Гайдар, — сам того не замечая, он теперь часто употреблял украинские слова. — Разрешите?
— Что ж, без радио как без оружия, — вздохнул Горелов. — Идите Аркадий Петрович. Только втроем. Возьмите Бугаева и еще хлопца из здешних. Дорогу покажет. Ничего не поделаешь! Доброго вам пути!
«Вот оно еще как бывает, — думал Горелов: мысль о предателях не давала ему покоя, — речи они, сволочи, правильные произносили на собраниях, клялись в верности, а на поверку что вышло?.. Срам и позор вам, товарищ партийный секретарь! В твоем районе оказались предатели, и ты за это в ответе!.. А рядом с тобой, в землянке, в глухом приднепровском лесу, только что сидел знаменитый на всю страну писатель, большой человек. С первых дней войны в самое пекло, под Киев, приехал, а потом и в наш отряд попал, и кем? Пулеметчиком… А его-то собратья некоторые, поди, где-нибудь сейчас за Свердловском живут. Дело ихнее, конечно. Все-таки писатели, беречь надо. А вот я, лично я, сберегу ли своего пулеметчика?.. За батарейками послал писателя…»
А тем временем Гайдар с Бугаевым и чернявым хлопцем-партизаном, жителем Леплявы, которого прикомандировал к ним Горелов, вышли из леса. Издалека видны были редкие огоньки в хатках. Хлопец объяснил:
— Це тильки у полицаев. Запретили немцы зажигать лампы в хатах. Да и де ж керосин? Нема керосина.
Когда вошли в село, Гайдар остановился у сельмага и направился в хату напротив.
— Ждите меня здесь!
Бугаев остался на улице, на всякий случай, а чернявый хлопец вошел в хату вслед за Гайдаром.
В селе было тихо. В небе ярко горели звезды. Где-то там, за Днепром, взлетела и рассыпалась зеленая ракета. Тишина.
«Что это земляк долго не выходит? Уж не случилось ли чего? — с тревогой думал Бугаев. — Пора бы уж!»
Скрипнула дверь, из хаты вышел на смену хлопец и стал в дозор.
Бугаев вошел в помещение.
Окна были завешены старыми газетами, на столе тускло мерцала самодельная коптилка, бросая неяркий свет на стол, покрытый холщовой скатертью, и лица четырех мальчуганов лет двенадцати. Они внимательно слушали Гайдара. А разговор у них шел, видно, серьезный.
— Дядько, вот скажи, только честно скажи, чи победят наши Гитлера? — допытывался один из ребят.
Гайдар глубоко затянулся самосадом и выпустил тяжелую струю дыма.
— А сам ты хотел бы, чтобы наши победили?
— Спрашиваете!.. — обиделся мальчуган.
— Ну вот сам себе и ответил… Гитлера мы победим. Это точно. Можешь не беспокоиться. Но вот, друг, какая загвоздка. Кончится война, и кого-нибудь из вас спросят, тебя например, — Гайдар повернулся к долговязому парню, что стоял у печки. — Как тебя зовут, хлопец?
— Олесь…
