сидела госпожа Метелица — в высоком чепце, с большими зубами и трясущейся головой, — я бы смело подошла к ней и сделала книксен, для этого большой храбрости не надо — нет, не надо, но… — я внезапно вскрикнула, вызвав эхо от стен, закрыла лицо руками и распахнула дверь. Госпожи Метелицы здесь не было, но я не была одна — маленькая чёрная фигурка выходила мне навстречу из противоположной двери.
Я застыла как соляной столб — точь-в-точь как четыре недели назад на холме возле мнимого финикийца. Но на этот раз не страх пригвоздил меня к месту, а стыд — покои
Все стены комнаты были зеркальные, от пола до потолка — они, наверное, удивились отразившемуся в них странному видению!.. Итак, это была вересковая принцесса, которую сегодня представили юным дамам как пугливую ящерицу с короной на голове… О Илзе, твои знаменитые чулки из овечьей шерсти просто ужасны! А в чемоданах там, внизу, старательной и заботливой рукой уложен целый ряд этих образцов прочности, которые я могу «на здоровье» изнашивать и рвать — это на какую же долгую жизнь они рассчитаны? И мой отец действительно прижал к сердцу этого маленького уродца и захотел оставить у себя как «милостивую фройляйн фон Зассен»? Он не видел, как смешно высовываются маленькие горящие ушки из толстой белой марли и тут же безнадёжно в ней тонут?.. Он не заметил, как находчиво Илзе нашила один из букетов, вытканных на чёрном платье — которое выглядело таким импозантным на величественной фигуре моей бабушки — на мою узкую грудь, где он смотрелся как гербовый щит? Я тряхнула волосами, засмеялась как сумасшедшая и пошла в соседний зал.
Он растянулся на всю глубину дома. На его северной и южной стороне было по три двери. Огромные, стеклянные, они располагались рядом друг с другом и выводили наружу. Двери были задрапированы голубым шёлком, оттенок которого сохранился лишь на северной стороне; на южных же дверях шёлк поблек до грязно-серого цвета. …В этом зале со всех стен струилось дыхание жизни. Парящие в воздухе маленькие толстощёкие дети держали в руках медальоны и лукаво улыбались мне; с потолка лился дождь из цветов, рассыпаемых прекрасными женскими фигурами. Золотые орнаменты оплетали картины на стенах причудливыми завитками и арабесками. Вся мебель была сияюще-белой, с золотой окантовкой, а стулья и диваны обиты голубым шёлком.
Это был роскошный зал, но он, очевидно, использовался просто как жилая комната. Уютные группы мебели непринуждённо заполняли все четыре угла; у средней двери на северной стороне располагался большой письменный стол. Он был заставлен множеством фарфоровых фигурок и других изящных вещиц, назначения которых я не знала… Ещё я увидела там серебряный прибор для письма и роскошный блокнот, на котором, словно бутон тёмной розы, стояла чернильница. На широкой обложке блокнота был выгравирован герб со сверкающей короной, а перед письменным прибором лежала стопка бумаги с таким же гербом. Нежная, быстрая женская рука расписывала, очевидно, на ней перо: несчётное число раз, вдоль и поперёк, на ней было начертано: Сидония, принцесса фон К. Встречались также и имена Клаудиус и Лотар. Я отпрянула. Это, должно быть, княжеские покои! Может быть, за этим столом сидела принцесса и писала золотой ручкой, лежащей теперь рядом с бумагой? Её изящные ножки скользили по отполированному полу, который сейчас протирают мои грубые шерстяные чулки, а в стеклянных дверях отражалось её нежное, благородное лицо… Меня охватила робость — я не стала хвататься за ручку ближайшей двери, а сдвинула осторожными пальцами задвижку с замочной скважины и боязливо заглянула в неё. Я увидела красивую, изящно изогнутую парадную лестницу, по которой я сегодня поднималась вместе с Илзе и молодым господином… Ах — значит, я стояла сейчас за одной из дверей с печатями! Наверное, принцесса хотела на время своего отсутствия защитить свои покои от непрошеных гостей и велела запечатать двери… Но этого оказалось недостаточно — я стояла сейчас в её комнатах и позволяла своим глазам блуждать по всем её сокровищам, которых не должен касаться посторонний взгляд… «Это всё равно что воровство», сказала Илзе, обнаружив, что я читала чужое письмо. Не было ли моё поведение в точности таким же, как если бы я прочла чужую тайну или содрала печать с двери? Я попыталась строго отругать себя; но я не умела и вполовину так отчитывать, как Илзе, да и укоры совести были не особенно болезненными — напротив, я находила ужасно милым, что вот на дверях висят печати, и никто не может войти сюда — разве что какая-нибудь любопытная муха пролетит через замочную скважину — а вот я, я смогла!
И теперь я собиралась проверить, как чувствовала себя прекрасная принцесса, выглядывая из стеклянных дверей. Я сдвинула немного одну из драпировок — к двери примыкал балкон. Он казался маленьким, уютным кабинетом без потолка и крыши Я никогда раньше не видела балконов — как восхитительно, должно быть, выйти из душной комнаты на воздух высоко над землёй!
Под балконом раскинулся пруд; синее послеполуденное небо отражалось в неподвижной водной глади, посреди которой, словно на бархатном покрывале, возвышались причудливые фигуры из песчаника. Душистая зелень газонов, стройные каменные скульптуры в золотом солнечном блеске, светлые гравийные дорожки, рассекающие траву и убегающие в кустарник — всё было очень красиво, если бы не густой тёмно-зелёный занавес, удушающе тесно огородивший эту идиллию — плотный массив деревьев, простирающийся вдаль насколько хватит глаз, карабкающийся к небу по высокой горе на горизонте, перехватывающий дыхание… Неужели прекрасная принцесса не боялась, что однажды верхушки деревьев зашумят, придвинутся поближе и сомкнутся над её замком, словно зелёные воды?.. Моя родная пустошь с её равнинными просторами и сильными ветрами была мне всё же намного милей!
Возможно, с балкона можно разглядеть какой-нибудь просвет среди деревьев? Я оказалась достаточно легкомысленной, чтобы повернуть ключ и чуть-чуть приоткрыть дверь; душный летний воздух ворвался в комнату, принеся с собой волшебные ароматы цветущего сада — можно на минуточку высунуть голову — о Боже, из дальних кустов выходит Илзе с метёлкой на плече! Я закрыла дверь, промчалась через все комнаты, влезла в свои башмаки и скатилась вниз по лестнице. Я как раз успела закрыть за собой дверцу и шлёпнуться на стул, как появилась Илзе.
— Мне пришлось пробежаться до двора, чтобы раздобыть метлу! — сказала она. — Этот дом словно заколдован — запертые двери и нигде ни души!.. А горничная никак не хотела давать мне веник — из чистого почтения… Ну, меня это вывело из себя! Проклятая шляпа — ни за что её больше не надену!
Она тщательно вымела все клубы пыли, дважды повернула ключ в дверце и задвинула шкаф на место. Затем она расшнуровала наш тюк и водрузила перины на кровать. …Ох, как нагло выделялись эти бело-красные перины на фоне жёлтого шёлка, как покорно опустился на пол презрительно отброшенный тонкий лён, на котором я даже с расстояния могла посчитать нити!
Но Илзе обозревала дело рук своих с довольным видом — наше бельё было крепким и прочным, тут ничего не скажешь.
— Завтра поутру пойдём в главный дом, — сказала она мне, вынимая из багажа новый шейный платок и кладя его на туалетный столик. — Судя по словам твоего отца, тут очень разумные люди.
Я напрасно старалась припомнить подобное его высказывание: он возмущённо говорил о забытом ящике и называл «разумных людей» мелочными душами.
— Может быть, я смогу поговорить о тебе с самим господином, — заметила она.
— Ради бога, не надо, Илзе! — вскричала я. — Я тут же убегу, и ты больше меня никогда, никогда не увидишь!
Она удивлённо поглядела на меня.
— У тебя тут всё в порядке? — спросила она, выразительно приставив палец ко лбу.
— Думай что хочешь, но я не перенесу, если ты хоть словом перемолвишься обо мне с молодым господином…
— А кто же имеет ввиду этого юнца? Этого напыщенного хлыща, который забавляется с обручами? Только этого не хватало!
Я почувствовала, что у меня запылало лицо — негодование, боль и стыд пронзили меня ножом… Нет,
