Вместо того, что бы крикнуть: “Жизнь в безопасности!”, кричит: “Жизнь администрации!” Вся зона начинает дико ржать. Завхоз краснеет от злости. ДПНК посмеялся. Нас разворачивают, бегом в карантин. Всех построили на заднем дворе, Хачика вытащили и давай его палками дубасить по ногам, по спине:
Ты чего?! Вообще идиот. Ты чего делаешь?!
Я не знал. Я перепутал...
Наркоман-интеллигент в очках, барыжил наркотой, и сжег себе мозг, – с головой там конкретные проблемы. Отпиздили его, решили, что он все понял, осознал, молодой горячий. Нас опять посылают на хозработы. Когда работаешь, например, три человека убирают снег, и идет мент, надо с ним здороваться хором. Один увидел, кто-то сразу берет на себя инициативу, говорит: “Три-четыре!” И все здороваются: “Здравствуйте, гражданин начальник!” Если поздоровается каждый сам за себя, то это считается нарушением рекомендованных норм здорования, и за это следуют пиздюли. Начальник идет к завхозу и говорит, что у него здороваются они как-то хреново, и надо как-то подучить их. Те кто хуево здороваются, получают палками по спине, по ногам, причем довольно серьезно.
Один раз кто-то не поздоровался с Иван Михайловичем. Иван Михайлович Родионов – это зампобор, который меня как раз и вызывал. Он самый опасный мент на этой зоне, потому что начальник зоны больше работает на внешние связи, по зоне особо не ходит, в дела не вникает, ездит в ГУФСИНы разные, принимает комиссии разные, пьет с ними водку, жрет поросяток, еще что-то делает, как президент в стране. А запобор это как премьер-министр, вникает во все дела, сует везде нос, занимается поборами. Вот с ним не поздоровались. Он молодой как я, 26 лет, сам капитан, но при этом зампобор. Приходит к завхозу:
Ты чего охуел, что ли?! С тобой может сделать что-то надо, чтобы ты учил своих со мной здороваться.
Все. Весь карантин выстраивают:
Сели-встали, сели-встали, сели-встали, сели-встали...
И потом каждому по спине ударов по пять палками, это такая метровая дубинка. Бьют по ногам, по жопе. При этом руки надо держать за головой, потому что если ты их опустишь, то автоматически попытаешься жопу или спину прикрыть и, соответственно, получаешь по локтю или по кисти палкой, а это очень травмоопасно. Предусмотрительно, предупреждают держать руки за головой, когда тебя бьют. В некоторых случаях упираешься в стену. В принципе, терпеть можно. Ничего в этом страшного и смертельного нет. Намного хуже приходиться тем, у кого не хватает мозгов потерпеть немножко, и начинает огрызаться и, тем более, сопротивляться.
Это просто тест “на дурака” или “на слабака”: слабак сломается, а дурак начнет сопротивляться, и его сломают еще конкретнее. “Ладно. Две недели клоунады, и все закончится”.
Первое мая. Снег падает с дикой скоростью мокрыми крупными хлопьями. Я хожу трафики убираю и думаю: “А где-то всего месяц назад я так мечтал походить по снегу, потрогать его руками, посмотреть на природу, подышать свежим воздухом. Да, на хрен мне нужен этот свежий воздух и снег?! Сидел бы сейчас в камере, читал бы книжки, занимался бы бутылочками, бегал бы во дворике. Никаких пиздюлей палками по спине”. Убираю снег, и мне пришло в голову, что где-то дети радуются, что выпадает снег и играют в снежки. Убираю и думаю: “Какие мерзкие дети. Подлые дети. Это из-за них идет снег”. Мысли вообще уже безумные. При этом работа абсолютно бесполезная. Ты только трафик промел, вроде все чисто, смотришь назад, а начало уже замело, – снегопад жуткий. Полдня, наверное, на это убил, потом нас отправили расчищать дорожки. Раз – одна лопата погнулась, сломалась. “Надо ее починить. Фиг ли лопата сломана? Надо”. Я пошел взял на складе немножко инструментов, – гвоздодер, гнутые гвозди, молоток, какую-то пилу без зубцов, плоскогубцы и еще что-то. Починил лопату. Прошло буквально несколько минут, сломали другую. Я починил и ее. Это поинтереснее, это более интеллектуальное занятие, чем снег кидать. Начал заниматься ремонтом инструмента. Вышел завхоз, говорит:
О! А ты чего умеешь что-то делать руками?
Конечно, умею. Я же тебе говорил.
Я тут домик обиваю досками. Надо наличник приделать. Умеешь?
Не вопрос.
Взял пилу, померил все рулеткой, выпилили досочки в размер, прибил их, – наличник нормальный, красивый. Говорит:
О! Вообще нормально! Тут до фига делать надо: трапик починить, здесь реечку прибить, вот здесь...
“Вот это уже работа по мне. Побольше творчества, поменьше пота. Замечательно”. Стою, прибиваю досочки, примеряю. Тут заходит, как я тогда подумал, очередной “покупатель” за карантинщиками на работу:
Вы двое со мной, вы двое, – на меня и на Леху, мы как раз делали наличники.
Мы так-то здесь окна делаем. Завхоз оставил.
Не-не-не, пойдем. Там срочно нужно именно вы.
Ну, пойдем.
Явки с повинной.
Приходим к штабу, заводят нас за него. Смотрю, оттуда выходят несколько человек, кто был с нами в карантине, человек пять или шесть. У всех рожи разбиты просто в мясо. Взгляд печальный, на нас смотрят, головами покачивают, типа: “И вы попали...” “Ни хуя работа тут. Наверное, они чего-то накосячили. Может быть у них с мозгами плохо. Сейчас мы как-нибудь этот вопрос решим”.
На корты садитесь, бошки в грудь вжали, руки за голову. Сидите, ждите!
“Странно чего-то...Что происходит?” Слышу из штаба крики:
А! А-аа!
Че, сука, говорить будешь?
Ребята не надо! А!
Че, говорить будешь, пидор?
Да, я не знаю!
Будешь говорить?
Да-да, буду!
Все, затихло. Выходит какой-то тип, говорит:
Короче, сейчас ты заходишь. А ты отдай мне очки!
Зачем? – спрашиваю я.
Ну-так, чтобы тебе их не разбили.
“Чего-то непонятное...” Отдаю очки, жду. Леху увели в штаб. Слышу Леха уже орет, его долбят там. Штаб – это деревянное здание, двухэтажное, скворечник по сути. Сквозь стены все слышно, – крики, удары.
“Бли-ин, что-то совсем нехорошее...” Это явки – там кричат:
