— Шагом марш! — взревел старшина.
Девчата не были подготовлены к такой неожиданной команде. Ряды пришли в движение и смешались.
— Взять ногу! — возмутился старшина.
— Не ногу, а ножку, — вежливо поправил его Валерий. — Неужели не ясно? Представьте, что все эти чудесные девчата не в кирзовых сапогах, а в самых модных туфельках. А вместо вашего хлопчатобумажного обмундирования, которое выдал ваш пройдоха-каптер, на них — шелковые, почти прозрачные платьица. Локоны — черные, как крыло скворца, белые, как молодой лен, рыжие, как вспыхнувший на солнце лисий мех. И ножки, стройные ножки, как стволы молодых березок. Неужели и в таком случае вы продолжали бы подавать свои нежные команды?
Старшина бросил на Валерия угрюмый взгляд, полный презрения и ненависти, и вдруг почти бегом потрусил к строю.
Саша от души рассмеялся. Что-то заставило его обернуться. По тропинке возле кустов, без ремня и пилотки, шла Анна. Вслед за ней медленно, нехотя двигалась высокая худая девушка. На плече у нее болтался карабин.
— Смотри. — Саша чуть подтолкнул Валерия в спину.
— Ну как я этого Квазимодо? — не понимая, о чем говорит Саша, возбужденно спросил Валерий.
Он не договорил, потому что тоже увидел Анну.
— Ну, ладно, — огорченно сказал Валерий, приветливо махнув Анне рукой. — Я посижу в сторонке. Вон под тем грибком.
Саша видел, как Анна что-то сказала сопровождавшей ее девушке, и та, оглянувшись вокруг, утвердительно кивнула.
Дождь разошелся не на шутку. Это был веселый и чистый дождь, на задорный стук его капель радостно отзывались и листья деревьев, и горячая пыль дороги, и туго натянутая парусина палаток.
Анна подошла к Саше, и они присели на мокрые бревна. Она смотрела на Сашу открыто и смело, готовая встретиться и с усмешкой, и с неприязнью. Саше неприятно было оттого, что дождевые капли настырно лезли за воротник, а еще больше оттого, что нужно было что-то говорить, а самые подходящие слова не находились, как ни старался он их отыскать.
— Как же это? — неуклюже повернулся он к ней, боясь встретиться с ее глазами.
— О чем ты? — спокойно спросила Анна. — А, понимаю, — тут же добавила она. — Ты хочешь знать, за что я попала на гауптвахту. Но ты же все равно меня не освободишь. Десять суток. — Она подняла голову кверху, дождевые капли с листьев сыпались теперь ей прямо в глаза, но она их не закрывала, и Саше казалось, что это не капли, а слезы. — Самовольная отлучка.
— Куда же ты ходила? — настороженно спросил Саша, и смутная ревность холодком обдала его сердце.
— На полигон, — не опуская головы, ответила Анна. — Посмотреть боевые стрельбы.
— На полигон? — переспросил Саша, вдруг поняв, что скрывается за этими словами.
— И тогда, на реку, ходила самовольно. Но тогда был выговор по комсомольской линии. Я знала, что встречусь с тобой.
— Неправда, — возразил Саша. — Ты не могла этого знать. Мы увиделись первый раа в жизни. Ты могла встретить другого? — торопливо спросил он.
— Нет, — радостно воскликнула она. — Я мечтала встретить тебя и встретила. Иначе не могло и быть. Я все запомнила, все… И ветер, и черемуху. И как прогудел буксир. По ночам я часто слышу этот гудок.
Анна подставляла голову под косые струи дождя, казалось, ей хочется, чтобы он лил сильнее. Она опустила ноги на землю. Дождь поспешно и жадно лизал ее голые коленки.
— Не бойся, я не стану навязываться, — вдруг жестко сказала она, по-своему истолковав его молчание. — Сейчас уйду.
Она провела ладонями по мокрому лицу, внимательно посмотрела на Сашу, и счастливое сияние ее глаз тут же погасло.
— Ухожу, — тихо сказала она, резко и решительно вставая на ноги. — Когда у вас выпуск?
— В сентябре, — ответил Саша.
— И ты уедешь на фронт?
— Да.
— Уже известно куда?
— Не совсем точно. Но скорее всего — на Волгу.
— Хорошо, — кивнула головой Анна, ее потускневшие глаза встретились с глазами Саши, и она тут же отвернулась и быстрыми шагами — по свежим лужам, по мокрой траве — пошла к своей конвоирше. Казалось, она забыла и о встрече с Сашей, и о том непродолжительном и сухом разговоре, который у них только что состоялся.
— Не уходи! — тревожно воскликнул Саша.
Анна не оглянулась.
— Ну как? — нетерпеливо спросил Валерий, когда Саша подошел к нему. — Поэма о вечной любви? Но почему ни одного поцелуя?
— Дождь, — рассеянно сказал Саша. — Какой дождь.
Валерий обнял его за мокрые плечи, и они ускорили шаг.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Осенью Саша и Валерий вместе со своими товарищами были произведены в лейтенанты и получили назначение на фронт.
Перед отъездом они зашли к Обухову. Тот сидел на походной койке и нещадно курил.
— Снова жизнь сводит вас вместе, — почему-то с грустью сказал комиссар. — Снова в бой.
— Покой нам только снится, — с чувством произнес Валерий. — Не пойму одного: как получилось, что немцы дошли до самой Волги? Плохо наши дрались.
— Хорошо дрались, — упрямо возразил Обухов. — Сегодня получил письмо из дивизии. Федоров погиб.
— Федоров?! — вскрикнул Саша.
— Вот и непробиваемая шинелка, — тихо сказал Валерий.
— Он вел батарею через лес. Машина нарвалась на противотанковую мину. Осколок ударил ему в шею. Он лежал на размытой дождями дороге и перед смертью не сказал ни одного слова. Я знаю, он проклинал свою судьбу. Не мог примириться с такой смертью. Если погибнуть, то на передовой. На наблюдательном пункте. Этим он всегда напоминал мне пограничника.
Обухов замолчал.
— Никак не могу представить его мертвым, — сказал Саша. — Никак.
— Да, — кивнул головой Валерий. — Пока мы отсиживались в тылу…
— Не вздумайте отдать Волгу! — вдруг резко выкрикнул Обухов, стукнув кулаком по столу. — Только победа! Или смерть.
— Главное — не думать о смерти, — сказал Валерий. — Самое большое чудо — то, что человек не знает, когда придет его последний час. А если бы знал? Он жил бы как безумец, все время пересчитывал бы, сколько дней осталось ему жить.
— Дело не в этом, — возразил Обухов. — Есть люди, которые живут и после смерти. А есть — уходят из жизни раньше, чем придет конец.
— А мы ведь хотели вернуться к Федорову, — тихо сказал Саша.
Обухов порывисто прошелся по комнате.
— Он должен быть жив, — упрямо сказал он.
— Федоров? — с надеждой воскликнул Саша.
