– Слушанье считаю оконченным. Вина не установлена. Дело закрыто.
Генерал невозмутимо собрал в охапку рабочие документы. Не говоря больше ни слова, покинул комнату. Полковники, встав по стойке смирно, быстро переглянулись между собой. Сначала был нарушен протокол слушания, теперь нежелание генерала вести расследование дальше. Генерал Сухарьков понимал, как мало у него остается людей в строю, и не желал копать глубже, чтобы ненароком не раскопать никаких иных фактов нарушения. Последняя инстанция сказала свое веское слово, а значит, пора возвращаться к повседневным делам и заботам.
Когда полковник Зайцев вышел следом за генералом, оставив меня наедине с Высоковым, мой шеф долго смотрел на меня, словно собираясь с духом перед нелегким разговором:
– Я бы на твоем месте, Дима, не особо верил генералу. Слушанья может, и завершились, но твое дело не закрыто. Тебя наверняка возьмет под наблюдение служба безопасности ЦОЗ. Ты контактировал с генофагом, а значит, являешься потенциальным разносчиком заражения. Поэтому я хочу знать первым, что ты утаил от Совета. Ничего не хочешь мне рассказать? Сегодня очень хотел присутствовать генерал Воронин, но, учитывая его общеизвестную к тебе неприязнь, ему настойчиво отказали, дабы не превращать все в один большой скандал.
– Мне нечего добавить к сказанному.
– Как хочешь, тогда не забудь к шести вечера заглянуть в лабораторию генетики. Если в отношении тебя возникнет хоть малейшее подозрение или сомнение, я тебе не завидую.
– Я знаю правила, полковник, – я невольно насупился, подавив в себе страх. – Я могу идти?
– Иди, – Высоков лениво махнул рукой и встал у окна. – И не нужно бродить по базе с мечом за спиной. Это всех жутко нервирует, в том числе и меня. Покидать территорию базы запрещаю. Если узнаю, что ты снова забегал в гости на огонек к Мацумоте, у тебя будут большие проблемы.
Выйдя из комнаты, я быстро зашагал по коридору штаба специальных операций, краем глаза рассматривая развешанные по стенам длинные ряды портретов погибших на задании оперативников, теперь же, как, будто недобро и осуждающе смотрящих на меня из траурно черных рамок. Мне навстречу попадались знакомые сотрудники, но все они старательно делали вид, что заняты разговорами и никого вокруг не видят, даже знакомые часовые на входе сделали каменные лица, когда я проходил мимо них. Я старался храбриться, но плечи непроизвольно опускались, стоило хоть на миг поддаться унынию и грусти. Забрав на выходе из штаба оружие, понуро побрел меж казарм, не замечая косых взглядов еще вчерашних хороших знакомых. Слухи разлетались быстро. Уже вся база знала, что я каким-то непостижимым образом выжил, после встречи с генофагом, в то время как остальные, кто был со мной, погибли. Никому не было дела до того, что я делал раньше. На мне повисла неподъемным грузом недоказанная вина в гибели товарищей и плевать, что я действовал по инструкции. Остальные думали иначе.
Я направился к сержантскому бару, решив перед походом в исследовательский центр, на посошок с горя нажраться как последняя скотина. Долгие месяцы беготни по острову почти отучили меня от этой пагубной привычки, но теперь я собирался наверстать упущенное. Какой смысл беречь репутацию, когда уже через несколько дней я стану подопытным кроликом, которого будет препарировать каждый, кому не лень. Правду говорят: Сделай, что-нибудь хорошее и тебя забудут через час. Сделай плохое и тебя никогда не забудут.
На тренировочном плацу сержанты привычно орали на новобранцев из числа спасенных гражданских с Северного и ополченцев призванных на базу с Южного. Чтобы восполнить потери Гнезда, пришлось пойти на крайнюю меру – мобилизацию гражданских. Японцы плохо понимали русский язык и мат, от этого делали много ненужных телодвижения, а ополченцы из Северного наоборот, слишком хорошо его понимали и намеренно замедляли процесс обучения, чем сильно выводили из себя суровых сержантов. Среди инструкторов был и Лютый, который в данную минуту читал лекцию о пользе пулемета РПК при контакте с врагом. Заметив меня, стоящего в стороне, он оборвал лекцию и, положив РПК на землю, поспешно направился в мою сторону. Похоже, он оказался единственным, кто был по настоящему рад моему присутствию.
– Димка! Рад видеть тебя! – он крепко пожал мою руку. – Я слышал про балаган с твоим слушаньем и возмущен до глубины души! Ты столько всего сделал, чтобы этим сволочам не пришлось поднимать свой святейший зад из кресла и лично принимать участие в том дерьме, в котором мы все участвовали сотни раз. Чем все закончилось? Какой вердикт в отношении тебя?
– Дело закрыто за недостаточностью улик, а меня отправляют на насильственное изучение в генетический центр ЦОЗа. Обещали, долго не держать взаперти.
– Ну и суки! – ругнулся Лютый, сжав кулаки. – Антон каждому из нас был другом и братом и вместо того, чтобы сосредоточиться на поднятии морального духа личного состава, начинают охоту на ведьм и гребут всех без разбора. Меня тошнит от этих людей…
– За такие слова тебя самого упекут вместе со мной в Центр общественного здоровья.
– Да и плевать! – воинственно ответил Лютый, сложив ладони на манер рупора, громко сказал, чтобы его все слышали. – Кто тогда будет защищать их зад от зла запределья?
– Мне нужно идти. – Я хлопнул его по плечу и развернулся, что бы уйти, но Николай удержал меня за рукав камуфляжной куртки.
– Погоди. Не вешай нос, командир, я слышал, что среди солдат тебя обвиняют в трусости, но я то знаю, что они сами полные ослы. Храбрее тебя я еще не встречал людей. Не знаю, как тебе удалось это сделать, но верю, что ты не трус и готов сломать шею любому кто думает иначе!
– Теперь мне стало легче. Возвращайся к своим протеже, пока они не перестреляли друг друга.
Николай обернулся и погрозил пальцем щуплому японцу, который поставил тяжелый пулемет на попа, с любопытством заглядывал прямо в ствол грозного оружия.
– Ты прав, эти ополченцы хуже штабных крыс, те хоть с оружием обращаться умеют, только не хотят, а эти… – он презрительно махнул рукой. – Еще вчерашние крестьяне. Наши неплохо учатся стрелять, а у япошек хорошо получается только холодным оружием капусту рубить. Слушай, ты ведь сейчас судя по направлению, идешь в сержантский клуб? Не ходи. Ты и до этого брал пиво и в одиночку пил в углу, за что многие тебя недолюбливали, считая снобом, а теперь там круглые сутки зависает половина придурков из РББ и УМБ. Как бы греха не вышло.
– Не волнуйся, я еще не разучился охлаждать чересчур горячие головы.
Оставив Лютого, я неспешно зашагал дальше, по ходу дивясь необычному запустению на базе. Раньше здесь было куда многолюдней. Обслуживающий персонал метался меж корпусов ангаров на краю аэродрома, едва не сбивая тебя с ног, всюду кучковались бравые спецназовцы, готовящиеся отправится на задание. Из динамиков круглые сутки лился классический рок, провожая и встречая бойцов. Над вертолетными площадками кружили десятки винтокрылых машин, наполняя пространство гулом винтов и мощными порывами ветра. Куда все делись? Где все эти люди? Их больше нет, погибли на многочисленных заданиях. Сухо и коротко. А я лишь грустно улыбнусь на это, потому что помимо сухой статистики мы наблюдаем закат общества. Война безвозвратно проиграна нами и от осознания этого становилось еще тоскливее на душе.
Толкнув ногой дверь сержантского клуба, я спокойно прошел мимо кучкующихся парней и встал перед стойкой, за которой работал барменом Степан Свиридов. Бывший полковник авиации потерял обе ноги и левую руку на одном из последних заданий. Инвалиды никому не были нужны, но добрые люди устроили его сюда. Мне он нравился своей проницательностью, а главное замкнутостью и ненавязчивостью в общении. Бывало мы допоздна за кружечкой пива, разговаривали за жизнь, вспоминая былые времена и ратные подвиги.
– Тебе как обычно? – спросил Степан, доставая из холодильника пластиковую бутылку полную самодельного кислого пива. Другого все равно не было.
– Да. – Высыпав на стойку горсть автоматных патронов, которые здесь использовали в качестве денег, я забрал бутылку и направился к своему столику в углу бара.
– Черт меня раздери! Вы только гляньте, кого к нам занесло? Это же капитан Алешин, собственной персоной! Погубил лучшего друга, а теперь спокойно приперся пить пиво. Как вам?
Выкрикнувший это рыжеволосый горлан, на моей памяти все время ходил в рядовых, что его чрезвычайно выводило из себя и уязвляло гордость. Я не помнил его имени, но уже не в первый раз сталкивался с ним в этом баре. В прошлый раз, когда со мной был Антон, он его даже чуть не пришиб, когда
