Галька, зачекрыживая волосы и демонстрируя при этом обвисшие предплечья – не предплечья, а гамаки.
– Глупая Томка! Это же только ветераны не стареют, и то – душой! А косметологам отдельно платят за комплимент, понимаешь, в чем дело? Не тянешь ты на тридцать лет: все твои сорок пять, и все, что сверху накапало, все видать.
– Неправда! – возмутилась Мара. – Я слежу за собой, со мной недавно в лифте один мужчина хотел познакомиться, вот!
– Слепой, наверное, – предположила злая Галька. – Том, да ты что, правда, что ли, не понимаешь? Конец, сестра! С ярмарки едем!
«Галька потому такая злая, – думала Мара, выскочив из сестриной квартиры, – что ее муж бросил с дитем, а новый мужик не захотел жениться и просто приходил в гости, пока она его не выгнала. А мне Галька завидует – да, завидует, потому что сама не выглядит такой ухоженной. И симпатичной!»
Тут надо сказать, что Мара Михайловна вправду была ухоженной и косметолога посещала исправно, будто по часам. Кроме того, ей отдельно повезло с Кириллом – он принадлежал к редкому числу мужчин, которые в самом деле не замечают, как стареют и меняются их любимые женщины. Они словно не видят, а помнят их внешность такой, какой она была в самом своем буйном цветении. Обидно, что женщины таких мужчин, как правило, не ценят – вот и Мара никогда не слушала, как Кирилл ею восхищается: ей это было скучно и не ко времени. Болбочет, как радио, одно и то же, а она не может уловить сигнал, поймать волну и понять, что именно сообщает ей бывший муж, ныне любовник.
– Эх, Томирида, – сказал однажды с обидой Кирилл, – не ценишь ты меня совершенно, а я ведь ради тебя из семьи ухожу. Каждый день – ухожу!Маре было не до страдальца, она исследовала вопрос – всесторонне, как привыкла и как умела. Вот до чего Мара додумалась однажды, по дороге на работу, разглядывая морщины в обзорном зеркале. Самое обидное не то, что она стареет, а то, что в молодости, когда имела основания не стесняться собственной красоты, она зачем-то прятала ее за пуленепробиваемыми стенами комплексов. Как и другие, собственно, делают. А когда стены удалось сдвинуть с места, выяснилось, что и красота исчезла вместе с ними. И осталась одна уверенность в себе, которая пусть и полезная вещь, но на все про все не годится.
«Сириус» процветал, а Мара мрачнела день ото дня. Ее не лечили ни работа, ни смешные идеи Кирилла – махнуть вдвоем на Мальдивы, обвенчаться, усыновить ребеночка. Она старела по-настоящему, как предупреждали народные мудрости с умными книжками, которых Мара не читала. Она почему-то думала, что будет молодой вечно.
Тут еще сыновья начали взбрыкивать, каждый по-своему. Андрей надумал жениться – в двадцать-то лет! Витька после армии так долго бездельничал, что привык к праздничному образу жизни и решил в нем задержаться настолько долго, как получится. Мать зарабатывала деньги вагонами, зачем ему-то напрягаться? Эх, не сразу Мара поняла, что надо бить в колокола: сынок спился прямо-таки с чемпионской скоростью, и она много месяцев уговаривала его пойти на лечение, а дальше вы знаете, как оно бывает. Несколько спокойных недель, потом – возвращение кошмара, больница, и по кругу. Мара находила у себя уже не отдельные седые волоски, а целые пряди – их приходилось закрашивать чуть не каждые две недели.
Вообще старела она на самом деле до обидного медленно и красиво – будто дерево, ни в какую не желающее облетать листочками, хотя вокруг все давным-давно голые и безжизненные.
– Томирида, никого нет прекраснее тебя, – шептал Кирилл, забыв, что она его не слышит. И не замечает, что он уходит ночевать домой все реже и реже.
Однажды Кирилл прожил у Винтеров целую неделю – Витька как раз был в больнице.Мара не любила, когда сын дома – она и его самого давно не любила, просто волокла по привычке выданный сверху груз. Он же – крест.
Обычно Виктор пил тихо, не орал и не дрался. Единственное, что ему нравилось в таком состоянии делать, – без конца и края разговаривать. У Мары голова шла кругом от его болтовни: она смотрела на красного лысеющего дядьку, слушала заплетыкивающиеся речи и не понимала, что он делает на ее кухне. Куда девался милый кругляш Витяша, кудрявый мальчик, на которого, помнится, оборачивались в умилении прохожие? Как все это сложно, правда, Мара? Куда, интересно, деваются чувства к нашим детям, когда они вырастают и превращаются в самостоятельных чужих людей?
Кирилл терпеть Витькиных запоев не желал – это благодаря его усилиям наследничка отправляли то в клинику, то в санаторий, да все без толку, покуда сам Виктор наконец не набрал однажды милицейский номер и не «заминировал» по очень пьяной лавочке мамин магазин. Вот тогда Мара по-настоящему вздрогнула. И отправила Витьку, предварительно отмазав от суда и следствия, к чудесному доктору Денису Григорьевичу М., который, по слухам, любил браться за самые тяжелые случаи и, по собственному его признанию, трудился где-то на грани добра и зла.
Доктор М. занялся Витей прицельно, прописал ему для начала мешок витаминов и пообещал заминированной маме, что к новому, 20… году вылепит из алкаша полноценную человеческую единицу.
Мару смутил красивый фасад доктора. Особенно подозрительными казались его светлые, льдистые глаза, но она все равно решила ему довериться и, как выяснилось, не прогадала.
Витька выкарабкался из пропасти, хотя висел над обрывом на пальцах – как любят показывать в малобюджетных остросюжетных фильмах. Он был теперь толстый, бледный и без конца играл в компьютерные игры, но не пил, «Сириус» минировать больше не пытался, а потому Мару устраивало почти все. Она даже начала давать сыну денежку – понемногу. Потом – больше и больше. Пока не выплыло, что Витька стал игроманом.
– А как вы хотели? – философски спросил красивый доктор Мертвецов, когда Мара приперла его к стене кабинета. – Зависимости ходят по кругу, а человек, зависимый от пороков, меняет их один за другим. Как одежду по сезону.
– И что теперь делать? – разрыдалась обворованная в лучших ожиданиях Мара.
– Лечить игроманию, – ответствовал доктор и снова принялся за Витьку.
– Потом он, наверное, станет наркоманом, – предположил Кирилл. В порядке утешения.Младшенький, Андрей, тоже не слишком радовал маму. В юридической учебе не блистал, шатался по клубам и без объявления войны вдруг собрался жениться.
Мара прекрасно помнила день, когда ей представили избранницу Андрея – они с Кириллом ходили на фестиваль современного танца. Этакий небалет под немузыку в некостюмах и без всяких декораций: зато было много спецэффектов и неожиданных предметов на сцене. Кирилл сказал, что чем меньше артисты владеют техникой, тем больше им требуется внешних средств. Как в кухне – хороший продукт и верно приготовленное блюдо не нуждаются в украшениях.
Мара зевала и мучилась необходимостью таращить глаза на сцену, где плясали юноши с пылесосами в руках и девушки с пыльными мешками на головах.
В антракте пошли бродить по фойе – чтобы проснуться, Мара изо всех сил терла ладонями уши и массировала специальную точку на руке, но все равно засыпала, просто проваливалась в сон при одной только мысли о втором отделении.
Бодрость пришла, откуда не ждали. Навстречу вышагивал Андрюша в чем-то красивом и новом, а на руке у него, как сумка, висела тощая девица в прямоугольных, как кирпичи, очках. Девица была настолько костлявая, что из нее хотелось сварить бульон.– Мама? – удивился Андрей. Очкастая приветливо громыхнула костями.
– Лерочка? – не меньше Мары удивился Кирилл. – Познакомься, Томирида, с моей старшей дочерью.
– Других вариантов ты, конечно, не нашел, – ругала потом Андрея Мара Михайловна, как продюсеры ругают исписавшихся сценаристов. – Что, у нас в городе нет других девушек? Ох, – вспомнила она, – ты ведь говорил, что жениться хочешь. Это на ней?!
Напрасно Андрей убеждал маму, что Валерия – любовь всей его жизни. В ответ она сказала, что ни ноги ее, ни руки, ни соответственно кошелька на свадьбе не будет.
– Не будет, и не будет, – смирился сын, и на тему эту они больше не говорили.
Потом Маре, конечно же, стало совестно, и, вызнав у Кирилла, когда и где свершится безобразие, она явилась на свадьбу сына незваной гостьей.
Молодых ждали в накрытом для банкета зале, и нарядная Мара, скользнув мимо Кирилла с женой, попыталась усесться рядом с симпатичным молодым человеком, которого портил разве что густой несвежий запах изо рта.
– Ой, – по-девичьи взволновался юноша, – вы здесь, пожалуйста, не садитесь. Здесь сядем мы – молодежь!
Розы, которые Мара сжимала в руках, упали вниз одна за другой – как будто она не роняла их, а бросала – на сцену или могилу. Юнец тем временем рассаживал своих знакомых – Лерочкиных-Андрюшиных друзей, а в зал уже спешили молодые супруги, и подстреленная злым словом, как отравленной стрелой, Мара увидела, что невестка даже не попыталась скрыть свои кости при помощи пышного платья, а предпочла ему блестящий футляр короткого костюма. На сгибах рук отчетливо синели кавычки вен.
Андрей был счастлив, розы валялись под столом, и, если мама плачет на свадьбе сына, это вполне естественно,Немецкие слова, слышанные в детстве от старенькой
