Мара свернула к новому отделу – ее гордость! Кошерные продукты, с которыми столько возни и проблем, а не похоже, чтобы это было кому-нибудь нужно. У стенда с беспомощным видом стоит высокий пожилой господин в очках и держит в руках баночку с намоленным компотом.
– Помочь вам? – заискрилась улыбкой Мара. Рядом как назло ни одной продавщицы – бездельницы! Попадись они ей! А, вот, одна как раз выруливает из-за угла. Мара скосила близорукие глаза – на халатике бедж: «Ирина Васильевна». Господи, еще сопли не высохли, а туда же – Васильевна!
– Мнье нужно мет, – сказал господин в очках и улыбнулся заграничной улыбкой.
– Васильевна, ты где ходишь? – напустилась Мара на продавщицу, от страха позеленевшую, как патина. – Почему не помогаешь покупателю?
– Я помогаю! – заспорила Васильевна, – мы с ним уже полчаса бьемся. Мет ему нужен, а почем я знаю, что это?
Мара тряхнула плечом и отобрала у господина баночку с компотом. Это явно не мет, что бы ни имелось в виду.
– Майн готт, – привычно пробормотала Мара, и очки господина счастливо вспыхнули.
– Шпрехен зи дойч? О, вундербар!
И выдал дальше какую-то тираду на немецком, которую Мара с перепугу приняла за первые строки «Лорелеи». На самом деле господин вовсе не пытался читать стихи, а представлялся (Фридхельм Вальтер, аус Франкфурт) и делился своей бедой. Беда оказалась невеликой: загадочный мет, который срочно потребовался жене Фридхельма (Анке Вальтер, аус Франкфурт аух), оказался самым обычным мёдом, просто составители русско-немецкого разговорника Вальтеров, следуя модным тенденциям в орфографии, исключили из обихода букву Ё.
Счастливая Васильевна отбуксировала Фридхельма вместе с его жалкой (это вам не цыганские осетры!) корзинкой к стоечке с медом, где его продавали и жидким, и густым, и в сотах. Через пять минут благодарный Фридхельм нагнал Мару и вручил красивую визитку с готическими буквами и кренделями, а через неделю Мара ужинала у Вальтеров, которым один крупный завод снимал квартиру в небезопасном районе, но зато в чистом, недавно построенном доме.
Кирилл пойти в немецкие гости не захотел – он был в последнее время молчаливый и странный, но Мара, привыкшая к нему, как привыкают к удобной мебели, не слишком обращала на это внимания. А что такого? Вы разве обращаете внимание на то, в каком настроении пребывает ваше любимое кресло? Вот и Мара спокойно восприняла отказ. Кроме того, ей почему-то не слишком хотелось делить с окружающими своих новых знакомых.Приняли ее запросто, но душевно. На стол Анке подала один салат: свеженькие листья корна, авокадо, черри-томаты и заправка с маком. Потом был тыквенный суп-пюре с самой чуточкой карри – сверху вся эта оранжевая красота была посыпана обжаренными тыквенными же семечками. Мара выхлебала мисочку с супом, как голодная дворняжка, и одобрительно облизнулась. Анке поставила на стол свинину с бананами, тушенными в нежных сливках, потом было тархуновое желе, кофе с ликерами и пресловутый «мет». Мара отдыхала за немецким столом всем своим толстеньким существом. Забытый язык подставлял ей, как ступеньки под ноги, темы для разговора – вскоре всем троим казалось, что они знакомы целую жизнь. И в прошлой жизни (если допустить, что она бывает) скорее всего общались тоже.
Фридхельм проводил Мару до машины, Анке душевно махала ей с балкона рукой.
Специально обученный ангел скрупулезно отвесил на самых точных в мире весах небольшую меру радости пролонгированного действия: ему нужно было подготовить гражданку Винтер Мару Михайловну к безрадостной полосе испытаний с препятствиями. Полоса была, несомненно, черного цвета – как нефть.Открыли сезон неудач дорогие дети – Витька сбежал из клиники и уехал к давно забытому папе Алексею, который теперь бренчал на гитаре несколько раз в год на концертах, а в основное время жизни терзался ненавистной работой и многодетным браком. Жил Алексей где-то в области. Мара не помнила название города – что-то на «Красно…» Красноводкинск? Краснокитайск?
Вскоре после Витькиного побега от Алексея пришло подробное – и невероятно старомодное! – письмо: он не возражал приютить блудного сына, но хотел бы попросить у дорогой Томочки немного денег на пропитание. Мара выслала деньги и перевела дух в ожидании следующего удара.
Его нанесли молодожены, Андрей и очкастая смерть Лерочка. Они ждали ребенка, каковой самим фактом своего рождения должен был нанести и так павшей духом Маре последний удар: представляете себе бодрую и свежую Томириду бабушкой? Кирилл отреагировал на сообщение куда менее бурно, он в последнее время явно сменил орбиту: Мара часто хваталась рукой за пустой воздух и говорила с тишиной.
В один такой тихий вечер, когда невыполненные планы ровно гудели в голове, Маре позвонила законная супружница Кирилла и одновременно с этим ее собственная сватья. Мара решила, что разговор пойдет про общих детей и – брррр! – растущего в тощем Лерочкином чреве младенца, но сватья бурно зарыдала сразу же после того, как Мара сказала: «Алло».
– Алло, алло! – кричала Мара в трубку, с перепугу забыв, как зовут эту ее во всех смыслах странную родственницу-виселицу. Кажется, Аля? Или Валя?
– Это Валя, – подтвердила догадку сватья и тут же пошла на второй круг рыданий, будто назвать себя по имени означало признаться в страшном грехе.
– Валя, хорош плакать, – разозлилась Мара, – у меня в ушах гудит. Что случилось?
Она ожидала жалоб на Кирилла, плохих новостей про Лерочкино пузо, разборок с ней, Марой, – но все было мимо, а то, что понеслось из трубки, ее по-настоящему удивило.
У Кирилла, как выяснила Валя, завелась любовница. Вот это слово – «завелась» – Маре исключительно нравилось. Как мышь или вошь – от грязи и общей неухоженности. Что ж, грязь тут, может, и ни при чем, а ухода за Кириллом в последнее время и вправду не было: жена увлеклась ролью тещи, Мара считала морщины и переживала странные-иностранные знакомства, одновременно руководя «Сириусом», что тоже дорогого стоит.
Валя располагала подробностями. Девушка совсем молодая, без детей и мужа, зато с претензиями. Села она на Кирилла прочно, он спонсирует какие-то ее дикие проекты и безумно дорогие поездки – например, сейчас она уехала в Италию на целый месяц. Якобы учиться, хотя лично она, Валя, подозревает, что учеба тут ни при чем. Да, и еще – это важно! – девица каким-то образом связана с ресторанами и телевидением.
– Я все узнаю и перезвоню. Разберемся, что за птица, – сказала Мара, записывая под диктовку имя нахалки и чувствуя, как в ней поднимаются злые волны – от пяток к голове. Она и не думала, что рассвирепеет настолько – непонятно, кстати, от чего. Кресло взбесилось и начало самостоятельную жизнь, выбрав себе очередную хозяйку, – перекрестись, Мара, и живи дальше! Но так у людей не бывает. Людям всегда нужен именно тот предмет, который в настоящий момент недоступен, и обстоятельство это не перестает удивлять приставленных к нам ангелов.
Дрожа от ревности, Мара нервно поговорила с некстати позвонившей Анке, с милым акцентом пригласившей подругу в театр, и потом набрала номер любимой телеведущей, главной клиентки «Сириуса» Евгении Ермолаевой, которую Маре разрешалось звать Геней.
– Геня, ты знаешь такую девушку – Екатерину Парусову?
– Нет, Марочка Михайловна, не знаю! Даже не слышала про такую! – весело отозвалась гениальная кулинарка.…Сейчас, тетешкая внука Ромочку, Мара Михайловна вспоминает время, когда ни она, ни Геня, ни сумрачный телегений П.Н. не слышали о Еке Парусовой – и могли запросто звонить друг другу. Страшно сказать, как все усложнилось!
Поговорив с Геней и в очередной раз пожалев вслух и про себя, что у нее никогда не будет такой прекрасной невестки, Мара Михайловна решила, что надо объясниться с Кириллом. Глянула в собственный телефон – и выяснила, что звонил он в последний раз неделю назад! А Мара и внимания на это не обратила.
– Кирюша, – ласково попросила она у автоответчика, ледяным голосом диктующего обращение, – мне очень нужно тебя увидеть. Приезжай, пожалуйста.
Кирилл – пожалуйста! – приехал в тот же вечер. Мара смотрела на него новым взглядом и удивлялась – он помолодел! Какие-то на нем узкие джинсы и продуманно мятая рубашка. Сама Мара в эту пору жизни находилась в фазе, когда «фигура еще позволяет» носить одежду для молоденьких, а лицо уже нет.
– Сзади так бы ручки и положи-и-ил… – дразнилась сестра Галька, к которой Мара заезжала иногда из милости и мазохизма.
Коварный изменщик привез крепкий и чуточку горький арабский кофе с кардамоном в исламски зеленой упаковке. Сам, как всегда, сварил его – и настаивал по всем правилам.
– Кирилл, у тебя, говорят, любовница? – ляпнула Мара, не задумываясь, как делала это всю жизнь.
– Почему сразу – любовница? С чего ты взяла, Томирида?
– Хватит звать меня Томиридой!
– Привык, – покаялся Кирилл. – Но если не хочешь… Мара… буду звать тебя Марой.
– Нет, лучше зови Томиридой! – заплакала вдруг Мара, как ребенок, у которого отобрали надоевшую, но родную игрушку!
Кирилл, наверное, чувствует себя такой игрушкой – осенит тут читателя, да кого угодно осенит, только не нашу Мару! Она запустила серию рыданий – слезы, скопившиеся в железной гражданке Винтер,
