сорвалась с камня. Взмахнув крыльями, птица выпрямилась и снова застыла на месте. Постепенно ее намокший хвост стал примерзать к камню.
Сумерки становились все гуще. Первые звезды появились в морозном небе. Тоненькой косой царапинкой заблестел молодой месяц.
Когда сова попробовала шевельнуться, она почувствовала, что кто-то держит ее за хвост. Птица с криком дернулась, но невидимый враг держал крепко. Сова забилась, разбрызгивая воду. Студеные капли застывали на ее перьях, крылья тяжелели все больше и больше.
Рыжая лисица выбежала на берег и увидела странную неподвижную птицу. Лиса осторожно обошла ее, ожидая подвоха. Сова не шевелилась. Только ее голова поворачивалась, следя за врагом.
Короткий, круто загнутый клюв совы с режущими краями, острый крючок на его конце, лапы с подвижными и крепкими когтями — все делало сову похожей на пернатых врагов лисицы — орлов, которых она боялась.
Но сейчас хитрая лисица почувствовала, что ее противник бессилен. Она осторожно зашла с другой стороны. Голова с острым клювом вывернулась ей навстречу. Лиса попыталась изловчиться и схватить сову сзади, но та снова гибко вывернула шею, и страшный клюв рванул лисье плечо.
Взвизгнув, лиса отскочила и потрусила прочь. Скованная льдом птица долго смотрела ей вслед неподвижным взглядом…
Сова не вернулась в свое гнездо, и дупло старой лиственницы опять опустело.
Прошло много лет. Дупло стало таким большим, что его облюбовала для зимней спячки черная гималайская медведица.
Гималайские медведи обычно устраивают берлоги в старых липах, но черной медведице слишком долго не попадалось подходящее дерево, и она остановила свой выбор на лиственнице.
Она влезла в дупло и, сопя, стала обдирать гнилушки со стенок своей новой квартиры. Мягкие щепки летели вниз, устилая дно ямы.
Медведица уснула в стволе старой лиственницы на двухметровом слое гнилушек. Вход был высоко над ее головой, ей было тепло и сухо.
Беспросыпно спала она до конца декабря, пока не пришло время родиться медвежатам.
Маленькие, как суслики, новорожденные медвежата, слепые и глухие, были почти голыми, с редкими грубыми волосками. Только таких малышей мать может выкормить долгой студеной зимой, не вылезая из берлоги, не имея запасов пищи для себя и медвежат.
Медведица облизала малышей, положила себе на грудь. Придерживая их передними лапами, она наклонила голову к детенышам и снова задремала.
Медвежата тоже дремали, изредка посасывая густое и жирное материнское молоко. Им не было холодно. Густой мех медведицы, ее теплое дыхание согревали их.
С появлением детенышей медведица спала очень чутко. Она прислушивалась к их писку, а особенно ко всякому шуму, доносившемуся снаружи.
В середине зимы медведицу стали беспокоить дальние громкие тревожные звуки.
Они с каждым днем приближались к участку, где стояла лиственница.
Далекий тяжелый гул донесся до звероловов.
— Слышите? — сказал Игнат. — Это лес валят.
Глухие удары падающих деревьев с каждым часом становились все сильнее. К концу дня звероловы подошли к лесосеке, и вдали, между стволами, показались человеческие фигуры.
— Осторожней, — говорит Игнат. — А то как накроет нас кедром, это почище, чем Васина рысь, будет!
Вдалеке, косолапо проваливаясь в снег, идут два лесоруба. К ним заторопился Игнат.
— Э-ге-гей! — кричит.
Двое остановились, руками замахали: «Давай, мол, иди, не бойся».
А сами присели на свежий пенек — устроили перекур. Охотники подошли поближе. Один из лесорубов улыбаться начал, все шире, шире, будто знакомых встретил.
И вдруг говорит:
— Здорово, Игнат!
Вася оглянулся на отца, а тот стоит какой-то растерянный. Видно, не узнал он лесоруба.
— Госпиталь под Курском помнишь?
— Пашка?! — изумляется Игнат. — Пашка, здорoво! Ты как же меня узнал? Вот так встреча!
— А я в газете твою фотографию видел. Прочитал, что знатный ты тигролов. Все написать письмо собирался. Сейчас смотрю, люди из тайги идут. Как глянул — сразу тебя узнал. А ты не изменился!
— Ну да, — говорит Игнат, — седина уж в висках, сын, смотри, взрослый… Знакомьтесь: вот братаны мои, вот сын Вася.
Стоят все, разговаривают наперебой, а Вася смотрит на лесоруба во все глаза: «Неужели это тот самый Паша Соловьев, с которым отец вместе на фронте был?..»
— Давай-ка еще одно дерево свалим, да и шабашить пора, — говорит дядя Паша помощнику.
Лесорубы подходят к большой лиственнице и утаптывают вокруг нее снег.
Потом дядя Паша — он вальщик — смотрит вверх, определяя наклон вершины, смотрит по сторонам, прикидывая, куда лучше уложить дерево.
В руках у него металлическая рама с бензиновым моторчиком. Затарахтел, затрещал мотор, закрутилась натянутая на кронштейне цепь. Цепь вроде той, что на Васином велосипеде, только из нее наружу торчат острые, крепкие зубья. Это ленточная пила. Стремительно, беспощадно вгрызается она в плотную древесину.
Дядя Паша делает два глубоких надреза, выпиливает клин в стволе лиственницы. Помощник обухом топора выбивает этот клин.
Вальщик заходит с другой стороны, и снова зубчатая лента уходит в ствол дерева.
— Сейчас упадет, — через плечо говорит дядя Паша. — А ну-ка, Василий, три шага назад, а то вдруг отскочит комель.
Лиственница начинает клониться. Вальщик с помощником неторопливо отходят в сторону, проваливаясь в глубокий снег, поглядывая на падающее дерево.
С негодующим треском летит вниз лесной великан, глухой плотный удар раскатывается по тайге. Снежный шлейф дрожит в воздухе, оседая.
Вася подходит к огромному пню, остро и свежо пахнущему душистой смолой.
Желтый срез с красно-бурой сердцевиной оторочен толстым слоем коры.
На срезе плотно рисуются годовые кольца.
— Лет сто, сто пятьдесят, — говорит Вася.
— Да нет, побольше. Может, и все триста, — отзывается дядя Паша. — Это уж старая лиственница. Видишь дупло? Надо было ее лет на сто раньше спилить!
— А вот дерево, — указывает отец. — Что это?
— Тисс.
— А сколько ему лет?
— Спилить надо, тогда скажу, — отвечает Вася. — Я кольца годовые сосчитаю.
— Собьешься, — улыбается дядя Паша. — Знаешь, сколько тиссы могут прожить? Три-четыре тысячи лет. Древесина у них такая плотная, что не углядишь ничего на ней. И годовые кольца ложные бывают. Лучше уж не считай, не трать времени!
