ноги, автомат и мешок с провизией и водой нещадно кромсали ремнями ноющие плечи, а под мышками чесалось от пота и нервного возбуждения. Все равно он был благодарен сухой красной земле, колючим кустам и белому солнцу над головой. Его беспокоило лишь одно — он боялся, что после всех этих событий жизнь вдруг опять станет рутинной, спокойной и скучной.
— Нет уж, спасибо! — невольно сказал он вслух и очень сконфузился, когда шедший впереди Петрович удивленно обернулся.
К девяти утра, после почти восьми часов ходьбы, прерывавшейся лишь небольшими, на пять-десять минут, остановками, Вань-Вань наконец сжалился и скомандовал:
— Привал!
По счастью, они как раз набрели на небольшой водоем, похожий, скорее, на большую лужу. Густая грязь вокруг мутноватой поверхности пруда оказалась покрытой многочисленными следами обитателей саванны, приходившими сюда на водопой. Следопыт Леша обнаружил, что привычными клиентами лужи были не только антилопы, гиены и шакалы, но и стая львов.
— Придется быть еще внимательнее! — констатировал он. — У них здесь помимо водопоя еще и любимое место охоты!
— Ага, как бы они нас с зебрами не перепутали! — согласился Вань-Вань. — Мужики, у меня есть котелок! Сейчас сделаю суп из тушенки! После обеда — всем спать! Я буду на часах первым! Потом, через полтора часа — Леша, потом — Лейтенант и, наконец, Петрович! А пока я готовлю еду — чистить оружие!
Глава 4
«Известия», 22 октября 1989 года
«Правда», 14 февраля 1990 года
— Моя жизнь подходит к концу, — говорил Недобитый, печально поглаживая красивую бороду, — а я так и не понял, правильно ли прожил ее!
Разговор проходил в тесной тюремной камере с куполообразным потолком, в центральной части которого имелось отверстие диаметром с полметра. На полу валялись соломенные тюфяки и лохмотья в подозрительных темных пятнах, напоминавших засохшую кровь. Судя по тому, под каким углом в дырку над головами попадали солнечные лучи, скоро должны были начаться сумерки. Скорее всего, отсутствие отвратительной мухи означало, что с постепенным излечением от малярии грань между явью и бредом преодолевалась все легче. «Может, — подумалось Лейтенанту, — она в какой-то момент вообще исчезнет!»
— Почему, врачеватель, ты считаешь, что твоя жизнь не удалась? — спросил наш герой старика.
— Посуди сам, Ретиарий! В молодости я был правоверным иудеем! Во всем Эфесе не сыскать было еврея, который бы знал Тору или соблюдал законы и правила лучше и строже, чем я! И соплеменники уважали меня за это! Бог жил в моем сердце и вел меня, взяв за руку своей могучей ладонью! Или, по крайней мере, мне так казалось… Как и полагается, я женился, работал, рожал детей и всегда находился в мире с самим собою. И хотя наша эпоха полна опасностей и смуты, а мой народ погряз в грехе, распрях и стяжательстве, я точно знал: уж меня-то упрекнуть не в чем! Именно поэтому — из уважения к моей праведности — меня и назначили главным гонителем сектантов, почитавших распятого за преступления против Храма раввина. И, смею тебя заверить, мой юный друг, я не знал пощады, преследуя еретиков! То, что отказывались делать римляне, утверждая, что не имеют никакого отношения к спорам евреев, с лихвой возмещали такие, как я, — ревнители истинной веры! Мы организовывали бойкоты, изгоняли сектантов из селений подобно прокаженным и вышвыривали их из синагог! Мы даже порою убивали тех, кто кощунствовал и называл Назаретянина Мессией!
— А как вы могли знать, что он Мессией-то не был? — полюбопытствовал наш герой.
— Потому что, мой друг, — ответил Недобитый, — мы думали, что Мессией не мог оказаться наглым оборванцем, сумевшим настроить против себя даже жителей родного города! Каким же он мог быть Царем Иудейским, если сами иудеи его ненавидели и боялись? Как может кто-то стать лидером нации, если он говорит ей, что она погрязла в говне? Что она не лучше, а хуже своих соседей? Во всяком случае, так я считал в то время.
— И что же изменило ваше мнение?
— Однажды, когда я направлялся в Сирию, чтобы выкорчевать сектантов из Дамаска, со мной произошло нечто неожиданное. Я тяжело заболел, и сознание покинуло меня на несколько дней… Ты когда-нибудь бредил?
— Да, мой врачеватель! Иногда мне даже кажется, что я живу в своем бреду!
— Вот-вот! В кошмарах я вернулся в свою юность! И знаешь что? Я вдруг понял, что встречал Учителя! Я вспомнил! Я видел его!
— Вот как? И при каких обстоятельствах?
— Он сидел в рубище возле главной синагоги Эфеса и ел черствую лепешку. Казалось, этот оборванец ничем не отличался от всех остальных нищих, что ждали милостыни от прихожан. Кроме разве ярко-зеленых глаз и красивого лица, светившегося какой-то идиотской добротой. Но проходивший мимо иудей, собиравшийся в тот день читать своим единоверцам Тору, вдруг вздрогнул и посмотрел в его сторону. А потом подошел и обратился к нему: «Нищий, у тебя такое доброе лицо! Но почему мне хочется взять вот этот посох и разбить тебе нос и губы?» Учитель дожевал свой хлеб, улыбнулся так, что все вокруг засветилось, а соседи-нищие замолчали, и ответил: «Потому что во мне ты увидел то, чего у тебя никогда не было! А потому не мучайся — ударь! И ударь еще раз!»
— И что?
Недобитый помолчал, но потом все же продолжил:
— И я ударил! Да так, что до сих пор помню, как заныла рука, державшая посох! И как рассек его губы! И как из носа хлынула алая кровь! И знаешь что? Сейчас я понимаю, что с той минуты, когда я безнаказанно и без повода избил бездомного бродягу с добрым лицом, моя жизнь полностью изменилась!
— Почему, врачеватель?
— Потому что я впервые испытал муки совести! А именно она, мой юный друг, а совсем не ревность
