развеялись как дым, пока я смотрела, как он идет в сторону парковки. Я мечтала, чтобы он умер… знала, что он заслуживает смерти — даже больше, чем Иуда Искариот. Но сдержалась. Я сделала то, что делала всегда, когда мне хотелось, чтобы очередной вонючий ублюдок имел возможность почувствовать себя настоящим мужчиной, — я кокетливо наклонила голову, зажмурилась — только что не замурлыкала от счастья, что он соизволил обратить на меня внимание, и послала ему ослепительную улыбку. И клянусь: все то время, пока ехала в супермаркет, я чувствовала, как его липкий взгляд ощупывает мою задницу. Скука какая, думала я, крутя педали, — все мужики одинаковы, даже такие великолепные экземпляры, как наш «сказочник». Наверное, ты спрашиваешь себя, за каким чертом мне это понадобилось, да? Можешь поверить мне на слово — все это время я вынашивала свой собственный план, прикидывала, как очень скоро воткну нож Ифе в его черное сердце. А пока пусть считает меня обычной пустоголовой дурочкой — и чувствует себя в безопасности.
Когда десятью минутами позже, нагруженная пакетами, я вышла из супермаркета, его уже и след простыл. Две девчушки, которым он помогал тащить сумки, сидели в стареньком «рено», курили и чему-то смеялись — о чем они говорят, я не слышала. Рыболовецкий траулер у пристани разводил пары — облачко белого дыма, отдающего пивными парами, поплыло над дорогой, почему-то заставив меня вспомнить покойного отца. Когда-то много лет он именно тут покупал нам с сестрами рожки с клубничным и ванильным мороженым, а себе брал пинту пива и медленно потягивал ее, дожидаясь, пока мы доедим. Сейчас торговля мороженым шла бойко, окружившие тележку мальчишки толкались локтями, стараясь пропихнуться поближе к продавцу. Словом, для любого — кроме меня — это был совсем обычный летний день. Самый что ни на есть подходящий, чтобы прогуляться на площади.
Но для меня сейчас лето мало чем отличалась от зимы. Крутя педали велосипеда, я не чувствовала ничего, кроме ледяного холода, сковавшего мое сердце.
Ифе по-прежнему не ела ничего, кроме моркови.
Я пыталась подсунуть ей хлеб, лососину, пыталась соблазнить ее тонким ломтиком ветчины или овощами, но все было бесполезно. Она отворачивалась даже от черного шоколада, который до этого постоянно таскала из холодильника. День за днем моя сестра-близняшка сидела в постели, отказываясь от всего, кроме этих крохотных очищенных морковок с улыбающимся кроликом на целлофановой этикетке. Сказать по правде, я, дура такая, считала, что после всего случившегося Ифе тоже начнет строить планы убийства, кинется разыскивать старый отцовский карабин и станет каждые несколько минут выглядывать из окна, подкарауливая своего обидчика. Но сколько мы с Фионой ни твердили ей, что пора наконец обратиться в полицию или вызвать доктора, все было бесполезно — Ифе только мотала головой. Иногда она сползала с постели и, босая, выходила из дома — дойдя до опушки леса, долго стояла там молча, прислушиваясь к шуму ветра над головой. Ифе могла торчать там часами — а вернувшись, только кивала нам и снова забиралась под одеяло, открывала очередной пакет с дурацким кроликом на упаковке и принималась грызть морковку.
По ночам мы с Фионой по очереди караулили снаружи.
До этого я в жизни столько времени не проводила на воздухе, первые несколько дней у меня постоянно кружилась голова — наверное, от переизбытка кислорода. Я любовалась сверху нашим городом, а заодно пыталась вспомнить, как мы жили тут раньше — до того, как у всех из-за заезжего seanchai до такой степени снесло крышу, что люди как будто напрочь разучились соображать. Туристический сезон начался, как обычно, и голоса парней, фланирующих по главной улице и распивающих на ходу последнюю пинту, кружили над холмом, точно вороны, вылетевшие на охоту.
Фиона обложилась своими книжками и удобно свернулась калачиком на диване.
Я привезла свой приемник.
В одну особенно чудесную ночь, когда высыпавшие на небо звезды висели над вершинами холмов, напоминая сверкающие в луче света стеклянные шарики, я вдруг ни с того ни с сего завелась с пол- оборота. Фиона уже спала на диване, прижав к груди очередную дурацкую книжонку про Аменхотепа, а звуки, доносившиеся из комнаты старушки Ифе, подсказали мне, что она смотрит какое-то дурацкое шоу — одно из тех, что ставят целью выяснить, кто в этой стране танцует хуже всех.
Взявшись за рукоятку настройки, я принялась рыскать по эфиру в поисках какого-нибудь нового голоса. Эвви отправилась погостить к родителям в Россию, пообещала, что вернется через месяц. Я ненавидела одно это название — Сочи — город, из которого она когда-то отправила мне первую эсэмэску, — ненавидела, поскольку не могла поехать туда за ней. Я чувствовала себя одинокой, брошенной, а потому была зла, как черт. Мне хотелось поговорить еще с кем-то, не только с родственниками — так, просто разнообразия ради. И вот как раз в эту самую ночь мое желание исполнилось. Голоса выплывали ко мне, поднимались из глубины эфира — а я, как рыбак, забросив сеть, вылавливала их один за другим.
Мне встречались рыбаки, промышлявшие в Ирландском море и сейчас как раз возвращавшиеся домой с полным грузом лосося, и легкомысленные женщины, которым нечем было заняться. Поприветствовав их, я принималась снова крутить ручку настройки, оставив их тоскливо махать вслед невидимому кораблю, на котором я бороздила эфир. Потом из пустоты возник еще один голос — очень старой, давно растерявшей все иллюзии женщины. Назвавшись Общественным Сознанием, она стала с пеной у рта требовать, чтобы мы ради блага своей страны отказались от любой общественной собственности, какая только есть. Потом она растаяла вдали точно так же, как рыбаки с траулера. Из наушников понесся треск и шорох помех. И как раз когда я уже решила было выключить приемник — так меня достали сопливые парнишки, пристававшие с вопросами, во что я одета, — после того, как я, в сотый раз отстучав ключом свои позывные, в сотый уже раз нарвалась на какого-то идиота, которому постеснялась бы даже кивнуть на улице, я вдруг услышала его.
— Говорит Ночная Ведьма. Кружу над крышами ваших домов, над деревьями и над вашими головами, — раз за разом повторяла я, пока окончательно не впала в уныние. — Кто-нибудь меня слышит?
Раздался оглушительный треск, словно кто-то вдалеке слишком энергично включил приемник. А потом я вновь услышала знакомый завораживающий голос.
— Я так рад, что снова слышу тебя, — ответил мужчина. Это прозвучало так мягко, словно он поглаживал радиоволны. — Я скучал по тебе. И по твоей подруге тоже. Как у вас дела?
Сердце, подпрыгнув, застряло у меня в горле. Лицо горело огнем… Я знала, кому принадлежит этот голос. И все же должна была спросить… на всякий случай.
— Прежде чем мы продолжим, назови себя.
Я уставилась на отсвечивающую зеленым шкалу настройки… на стрелку, замершую возле 3101.3 МГц, — и дождалась. Голос сказал мне то, что я и без того уже знала. Потому что и сумасшедшие, и прорицатели проникают в человеческое сердце через одну и ту же дверь, верно? А потом, ухватив за хвост надежду, которую ты лелеешь в душе, принимаются вертеть ручку настройки, пока она не поддается — хочешь ты этого или нет.
— Я — Страж Ворот… так, кажется, в прошлый раз окрестила меня твоя подруга, — проговорил он. Потом я услышала мягкий смешок — так когда-то посмеивался мой отец. — Мы, кажется, говорили о любителях рассказывать разные истории. Насколько я помню, вы тогда мне не поверили. — Он шумно выдохнул — словно набрал в грудь слишком много воздуха. Мне показалось, он расстроен. — Расскажи мне что-нибудь, дорогая. Вспомни все, что произошло в Западном Корке за последние несколько месяцев. А потом ответь мне, чему ты теперь склонна верить.
Я не сразу ответила — повернула голову в сторону гостиной, откуда доносилось мирное посапывание Фионы, и какое-то время прислушивалась. Оно да еще дурацкие вальсы, пробивавшиеся из спальни Ифе, убедили меня, что будет лучше, если я не стану звать сестер, а проделаю все это одна.
— Откуда ты так хорошо его знаешь? Я имею в виду — нашего сказочника? — шепотом спросила я.
Послышался слабый треск горящей бумаги — судя по всему, Страж Ворот прикуривал сигарету. Потом он шумно затянулся.
— Потому что… видишь ли, он шлет мне кое-что. Годами это делает.
— Что он шлет? О чем ты говоришь? — спросила я, стараясь, чтобы голос мой звучал по возможности равнодушно, и чувствуя, как ледяной ужас, волной прокатившийся по всему телу, сковал меня до самых
