кончиков пальцев.
— Сувениры, — ответил Страж Ворот, с удовольствием покатав на языке это слово, как будто оно показалось ему слишком мягким по сравнению с тем, что он собирался сказать. — Сувениры из своих странствий. Они прибывают — в коробках и в конвертах, в зависимости от того, что, как он считает, мне пригодится больше. — Страж Ворот выпустил дым в микрофон и со вздохом добавил: — Только на этой неделе почтальон приносил их дважды.
Какое-то время я молча таращилась в окно, за которым стояла ночь.
— И что было внутри? — сделав над собой усилие, пробормотала я.
— Подарок. Подарок, который ты вряд ли захочешь увидеть, — с подчеркнутой грустью в голосе проговорил Страж Ворот. Прежний отеческий тон, так раздражавший меня, исчез, теперь в его голосе слышалось только сожаление. — Или даже представить себе.
— Не знаю… А ты уверен, что мы говорим об одном и том же человеке? — севшим голосом спросила я. Теплый бриз с залива стал вдруг казаться ледяным и промозглым. — Тот, о котором думаю я, просто насильник и убийца — и к гадалке не ходи.
— Разъезжает повсюду на том же красном «винсент-комет» — это он? — настаивал Страж Ворот.
Могла ли я забыть об этой детали? Джим даже договорился, что трое мальчишек из местной школы будут по очереди приглядывать за его драгоценной игрушкой, чтобы быть уверенным, что ни неуклюжий турист, ни какой-нибудь выпивоха не поцарапают его сокровище. Джим всегда платил наличными, и ребята были просто счастливы.
— Единственное, что он любит больше мотоцикла, так это самого себя, — буркнула я.
— Но убийства ведь прекратились, не так ли? Я имею в виду молодых женщин, с которыми он проводил время. Ни статей в местных газетах, ни кричащих заголовков, верно? И для этого есть причина.
Я знала, что это за причина. Я видела, как Джим болтается в баре Мак-Сорди, угощая пивом всех, кому придет в голову одарить его улыбкой. А каждую пятницу вечером он дулся в покер с парнями из местного полицейского участка. Не говоря уже о том, что он очаровал и отца Мэллоя и теперь по воскресеньям исправно пел в церковном хоре. Но мне хотелось, чтобы Страж Ворот сказал об этом сам.
— Ну и что за причина? — поинтересовалась я.
— Думаю, ты знаешь это не хуже меня, — произнес голос, в котором вновь слышались заботливые отеческие нотки. — Ему удобно в вашем городе. Как кукушонку, который вышвырнул остальных птенцов из гнезда и теперь с комфортом устраивается на новом месте. Он ни за что не уедет из города. Держу пари на что угодно, он уже подготовил почву для чего-то… ммм… постоянного. Ну как — я прав?
Мне вспомнился бриллиант, который он преподнес тетушке Мойре, и вдруг безумно захотелось ворваться в их спальню и вонзить этому ублюдку нож в сердце.
— Кто ты, наконец? — спросила я, сгорая от желания разбить эту чертову металлическую коробку и вытащить моего мучителя оттуда за уши. — Гадаешь на хрустальном шаре, да? Почему бы тебе тогда не приехать сюда и не уладить это дело, раз ты такой проницательный?
— Потому что я боюсь его. И тебе советую.
— Есть у него слабые места? Как его можно остановить?
Я уже заранее знала ответ. Зачем я спрашивала? Думаю, просто чтобы услышать, как этот дружеский голос подтвердит, что есть еще кто-то, кому это известно.
— Ты ведь видела, как он смотрит на женщин, верно? — проговорил Страж Ворот, швырнув окурок сигареты куда-то — судя по звуку, пепельница была размером с кратер вулкана. — Вот в чем твое слабое место, Ночная Ведьма. Это правда, чистая правда и ничего, кроме правды…
— А ты сам-то когда-нибудь пытался его остановить? — спросила я. Но в наушниках не было ничего — только шумел океан мегагерц, волны его вздымались и опадали, и плевать им было на то, слышит их кто-то или нет.
Потом вдруг за моей спиной послышался негромкий шорох.
Я обернулась.
На пороге стояла Ифе, бледное лицо ее на фоне розовеющего предрассветного неба казалось пепельным. Поверх ночной рубашки она натянула мою мотоциклетную куртку, на ногах у нее были эти жуткие цветастые ботинки на толстой рубчатой подошве. Подойдя ко мне, близняшка обеими руками взъерошила мне волосы — я едва удержалась, чтобы не расплакаться. Я была так счастлива, что она наконец на ногах. Фиона, выйдя на крыльцо, присоединилась к нам — сунув в рот три сигареты сразу, она молча прикурила их, после чего с торжественным видом вручила нам, словно бесценные дары. Я окинула взглядом свою семью, ощутив при этом прилив гордости, которую, наверное, испытывает только мать, когда ее чадо, шлепнувшись на землю, самостоятельно встает на ноги и топает дальше.
Я широко улыбнулась девочкам. Они только старались казаться бодрыми — моя свихнувшаяся на своих сфинксах старшая сестра и светловолосая близняшка. А я… я уже знала, что нам теперь делать.
— Знаете, мне только что в голову пришла классная идея! — объявила я.
Подвенечное платье моей матери сверкало и переливалось на солнце — шелковый призрак моего детства.
Вначале я уставилась на нее, ошеломленно хлопая глазами… решила, уж не мираж ли это, скрывавшийся в самой глубине ателье, мимо которого я проходила каждый день. Я стояла на дороге с огромным пакетом продуктов для Ифе — слава Всевышнему, моя сестренка наконец соизволила добавить к своей диете хлеб и яблоки. Затащив свой раздолбанный велосипед на тротуар, я приклеилась носом к витрине ателье. Собственно говоря, я не так уж ошиблась, когда говорила о призраке из прошлого. Вернее, мне казалось, что я разглядываю очень старое фото… только вот лицо на снимке не было лицом моей матери.
Тетушка Мойра, лучась, словно юная новобрачная, поманила меня внутрь.
— Вот тут, слева, немножко подбери, — прошептала она, обращаясь к швее, тихой веснушчатой девушке, имени которой почему-то ни одна из нас так и не смогла запомнить. Подняв глаза, тетушка молча ждала, пока та забирала в шов лишнюю ткань, чтобы подчеркнуть ее новоприобретенные узкие, словно у топ-модели, бедра. Потом Мойра обернулась ко мне — ее сияющие глаза и нежный румянец на щеках говорили о том, что она вглядывается в будущее, о котором мне было тошно даже думать. Господи… на что она надеется, со страхом подумала я. Мечтает о доме, где «с утра до ночи будут звенеть детские голоса», как однажды выразился незабвенный Имон де Валера? Я спрашивала себя, приходило ли старине Вельзевулу в голову, что тип вроде Джима может обзавестись семьей… И не его ли это шуточки?
— Выглядишь просто потрясающе, тетя, — пробормотала я, борясь с желанием чиркнуть зажигалкой и подпалить ей подол.
— Спасибо, дорогая, — улыбнулась она, однако в ее глазах мелькнула настороженность, и я догадалась, что фальшь в моем тоне не осталась незамеченной. — Подожди, не убегай. Мне нужно с тобой поговорить.
— Конечно, — кивнула я, присаживаясь на обтянутый красным бархатом стул, пока девушка, имени которой я так и не смогла припомнить, откинулась назад, одергивая подол. И невольно разинула рот, перехватив на лету взгляд, который она украдкой бросила на будущую счастливую невесту, — наверное, так могла смотреть кутающаяся в лохмотья нищенка на ослепительную королеву, проезжающую в золоченой карете. Сейчас тетушка Мойра, как никто в Каслтаунбире, была близка к тому, чтобы превратиться в настоящую знаменитость, — заметив восхищенный взгляд девушки, она царственно наклонила голову, увенчанную прической, явно позаимствованной у одной из кинозвезд сороковых годов.
Однако когда она, убедившись, что мы наконец остались одни, повернулась ко мне, от «звезды экрана» не осталось и следа.
— Вы пропустили обед в пятницу.
— Да, это так, — буркнула я. А чего она, собственно, ожидала?! Особенно после того, что сделал ее дорогой Джим! Что мы станем распевать псалмы над зажаренным ею ростбифом? А на десерт по- семейному перекинемся в картишки?
Мойра наклонилась ко мне — должно быть, догадывалась, что ее веснушчатая поклонница наверняка подслушивает, сгорая от желания узнать, что будет угодно сказать «ее величеству». Проклятье… В ушах
