тысяч футов высоты, решил он; пройти будет нетрудно. До самой вершины растут деревья, поодиночке и группами, и всегда странно аккуратно, как посаженные человеком.
Грейдон немного полежал, думая. Правую руку он положил на одеяло. Сверкал браслет Суарры, сверкание то становилось ярче, то тускнело. Потом показалось, что оно растет, становится все больше. Грейдон уснул.
Он спал и знал, что спит. Но даже во сне видел сверкание браслета. Он видел сон – и браслет направлял этот сон. Он быстро миновал освещенную луной пустошь. Перед ним хмурился черный барьер. Барьер окружил его и исчез. Грейдон мельком увидел огромную круглую долину, окруженную касающимися неба вершинами. Увидел озеро, жидкое серебро могучего потока, вырывающегося из скал. Заметил колоссальные каменные фигуры, купающиеся в молочном свете луны. охраняющие вход в пещеру.
Навстречу ему поднялся город: город с рубиновыми крышами, опаловыми башнями, фантастический, будто построенный джиннами из снов.
Он остановился в большом колонном зале, с высокого потолка которого падали столбы неяркого лазурного освещения. Высоко вздымались колонны, раскрываясь вверху широкими лепестками опалового, изумрудного, бирюзового цвета с проблесками золота.
Он увидел – Мать–Змею!
Она лежала свернувшись в гнезде из подушек за самым краем алькова, высоко поднятого над проходом между колоннами. Между нею и Грейдоном падали лазурные столбы, как занавесом, закрывая туманным свечением нишу и полускрывая, полуоткрывая ее обитательницу.
Лицо ее лишено возраста – не старое и не молодое, свободное от времени. от разъедающей кислоты лет. Она могла родиться вчера – или миллион лет назад.
Глаза ее, широко расставленные, круглые и яркие: живые драгоценности, полные пурпурными огоньками. Нос деликатный, длинный, ноздри слегка расширены. Подбородок маленький и заостренный. Рот маленький, в форме сердца; губы ярко–алые.
Вниз по узким детским плечам падают волосы, сверкающие, как серебряные нити. Над лбом волосы разделяются, образуя подобие наконечника стрелы. И лицо, как и губы, становится сердцеобразным, – это сердце, основание которого представляет заостренный подбородок.
У нее маленькие, но высокие, приподнятые груди.
Лицо, шея, плечи и груди цвета жемчуга, слегка окрашенного в розовое.
Кольца начинаются сразу под острыми грудями.
Они наполовину погружены в гнездо из шелковых подушек; кольца толстые, их много; Кольцо над кольцом, все покрытые блестящими сердцеобразными чешуйками; каждая чешуйка – совершенство, будто вырезана эльфийским мастером–резчиком; опаловые, перламутровые.
Заостренный подбородок лежит на руках, маленьких, детских. Локти этих детских рук, с ямочками, упираются в верхнее кольцо.
На лице – одновременно женском и змеином и в то же время каким–то чудесным образом и не женском, и не змеином – рядом живут бесконечная мудрость и невероятная усталость…
Женщина–змея – воспоминания о ней или ее сестре могут быть источниками легенд о принцессе Наге, которая своей мудростью поднимала исчезнувшие города кхмеров в камбоджийских джунглях; источниками тех постоянных упоминаний о женщинах–змеях, которые есть в фольклоре всех народов.
Может, даже зерно истины есть и в легенде о Лилит, первой жене Адама, которую изгнала Ева.
Такой увидел ее Грейдон – или подумал, что видит. Потому что впоследствии не раз его будет мучить вопрос, видел ли он то, что есть, или то, что заставляла его видеть она.
Он поразился красоте этого маленького сердцеобразного лица, сверкающему серебру ее волос, ее детской изысканности.
Он не обращал внимания на ее кольца, на ее – чудовищность. Она будто проникла в его сердце и затронула тайную струну, молчавшую с рождения.
И в своем сне – если это сон – он знал, что она осознает все его мысли и чувства и довольна ими. Глаза ее смягчились; она задумчиво смотрела на него; розово–жемчужное кольцо, на котором лежала голова, вдруг поднялось над альковом на высоту двойного роста человека. Она кивнула Грейдону, подняла маленькие руки ко лбу, сложив их горсточкой; затем странным иератическим жестом протянула к нему ладони, будто что–то вылила из них.
За ней находился трон, будто высеченный из колоссального сапфира. Овальный, более десяти футов в высоту, и полый, как рака для мощей. Он стоял на закругленном конце колонны из горного хрусталя. Трон пуст, но окружен слабым сиянием. У его основания шесть меньших тронов. Один красный, будто высеченный из рубина; один черный – как из гагата; четыре оставшихся – из тусклого золота.
Алые уста Матери–Змеи раскрылись, показался тонкий заостренный алый язык. Она не заговорила, но Грейдон услышал ее мысли.
– Я поддержу этого человека. Суарра любит его. Он мне нравится. Помимо Суарры, мне никто не интересен в Ю–Атланчи. А дитя стремится к нему. Да будет так! Я устала от Лантлу и его своры. К тому же Лантлу теперь слишком близок к Тени Нимира, которую называют Темным Хозяином. И он хочет Суарру. Но не получит.
– По древнему договору, – заговорил Властитель Глупости, – по этому договору, Адана, ты не можешь использовать свою мудрость против кого–нибудь из древней расы. Твои предки дали клятву. Клятва была дана давно–давно, еще до того, как льды изгнали нас с Родины. И эта клятва никогда не нарушалась. Даже ты, Адана, не можешь нарушить эту клятву.
– С–с–с–с! – гневно задрожал алый язык Матери–Змеи. – И ты это говоришь! У договора есть и другая сторона. Разве древняя раса никогда не клялась не устраивать заговоров против нас, змеиного народа? Но Лантлу и его приближенные сговорились с Тенью. Они хотят освободить Нимира от пут, давно наложенных нами на него. Освободившись, он попытается уничтожить нас… а почему бы и нет?.. и, возможно, это ему удастся!
– Заметь, Тиддо! Я сказала – возможно. Лантлу сговаривается с нашим врагом Нимиром; поэтому он умышляет против меня – последнего представителя змеиного народа. Древний договор нарушен. Нарушен Лантлу – не мной!
Она качнулась вперед.
– Предположим, мы покинем Ю–Атланчи. Уйдем из него, как мои предки и те властители, что были твоими предками. Оставим Ю–Атланчи разлагаться.
Властитель Глупости молчал.
– Ну, конечно, там, где остается только глупость, ты, разумеется, должен остаться, – она кивнула ему своей детской головкой. – Но что держит здесь меня? Клянусь мудростью своего народа! Мы сняли с деревьев стадо безволосых серых обезьян. Взяли их, учили, превратили в людей. И кем же они стали? Жителями снов, фантомами среди фантомов, рабами иллюзий. А остальные – низкопоклонники тьмы, любители жестокости; внешне преклоняются перед красотой, но внутренне – отвратительны. Мне тошно от них. Ю–Атланчи гниет, нет – уже прогнила. Пусть умирает!
– Но ведь есть Суарра, – негромко заметил Властитель Глупости. – И другие, еще не прогнившие. Ты и их оставишь?
Лицо женщины–змеи смягчилось.
– Да, Суарра, – прошептала она, – и… другие. Но их так мало! Клянусь моими предками, так мало!
– Если бы это было только их виной! – сказал Властитель Глупости. – Но это не так, Адана. Лучше бы мы не ограждали их защитным барьером. Лучше бы предоставили им самим выбираться из дикости, самим справляться с врагами. Для них было бы лучше, если бы мы не закрывали Двери Смерти.
– Мир! – печально ответила женщина–змея. – Это говорил мой женский язык. Есть более глубокая причина, почему мы не можем оставить их. Тень Нимира ищет тело. Что сейчас эта Тень, насколько силен Нимир, что забыл он из своих прежних умений, чему новому научился за эти века – всего этого я не знаю. Но я знаю одно: если Тень ищет тело, то чтобы освободить Нимира из камня. Мы должны готовиться к битве, старик. Если Нимир победит и освободится, нам придется уходить. И не спокойно уходить, как мы бы хотели. А со временем он распространит свое господство на весь мир, как и собирался века назад. А этого допустить нельзя!
