– Что? – не выдержал Александр Мергень, когда они подошли друг к другу шагов на десять, медленно сходясь в стеклянной трубе моста метро, каждый из своего поезда. – Где она? Что с ней?
– Спит. Она дома и спит. Она ничего не знает.
Он помолчал. Указал рукой на скамью.
– Нет, – сказал Саша. – Сидеть я рядом с вами не буду. Выйдем отсюда.
Мужчина пожал плечами и направился к выходу – к тому берегу, где в высотке МГУ, в «Зоне К», на узком старинном диване предков своего мужа спала жещина, о которой вот уже полгода он не забывал ни на минуту. Хотел забыть – и не мог.
Они спустились в цветущий ночной парк. Соловьи уже не пели – гнезда были полны птенцов, а июльские рассветы наступают быстро.
Мужчина и юноша пошли вдоль реки, держась друг от друга поодаль.
– Ну, и что вы теперь собираетесь делать? – спросил наконец Саша.
– Теперь?
– Вы хотите узнать, что мне известно? Так я вам скажу. Мне известно ваше настоящее имя. Охотник. И ее – Фокси. Лисичка.
– Это она тебе рассказала?
– Нет. Но вас это не касается.
– Это тебя касается. В первую очередь тебя. Значит, она не стирала эсэмэски.
– Нет. По-моему, она этого и не умеет. В отличие от вас. Она вообще многого не умеет. Такого… Необходимого.
– И значит, – продолжал мужчина упрямо, не обращая внимания на мальчишку, – ни на вызов в его голосе, ни на слова, – значит, ты прочитал ее почту в мобильнике без ее ведома?
– Да. Но…
– Тебе известно, что читать чужие письма бесчестно?
– А обманывать сразу двух женщин, одна из которых моя мать, – честно?
– Ты не можешь судить, кто тут кого обманывает. Главное, не обманывай сам себя. Ты совершил бесчестный поступок. Зачем ты меня вызвал из дому? Чтобы рассказать об этом?
– Чтобы защитить от вас свою мать. Свою семью.
– Ты так уверен, что защищаешь ее? Она тебя об этом просила? Она сама тебе хоть слово сказала о том, что между нами происходит? Произошло? О том, что нас связывает двадцать лет дружбы?
– Дружбы? Что-то я за последние восемнадцать никакой дружбы не заметил.
– Ты заботишься о себе. Не о ней. О своем благополучии. О том, чтобы она больше ни на кого от тебя не отвлекалась. А ты задумался, как она жила все эти годы?
– Она была спокойна. Ровна, весела и спокойна. А сейчас… – И Саша вдруг легко, без усилий, вспомнил странные последние месяцы: так вот оно что… вот что так изменилось… вот что все так изменило… – А сейчас она то смеется, то плачет. И плачет чаще. Я боюсь за нее.
– За себя ты боишься. Дай ей право любить. Не лишай ее жизни.
– А вы? Вы любите ее? Вы понимаете, что если нет, то она погибнет?
– Не надо драматизировать. Это у тебя подростковое. Ничего, я не обиделся. Да, я ее люблю.
– И что вы собираетесь делать дальше?
Они шли в темноте. Белые облака фонарей выхватывали из тьмы черные листья, и те колыхались на легком полночном ветерке, словно пиратские флаги расправлялись на реях.
– Не знаю, – сказал мужчина. – Как само сложится, так и сложится. Я не могу загадывать…
– Не можете загадывать? А что тут гадать? Разве это не от вас зависит?
– Пойми, многое не в наших силах. Да, мы любим друг друга. Да, мы сделали ошибку – каждый свою, и даже не одну – каждый свои. Но одну – главную. Общую, на двоих. Что об этом говорить. Но разве ты – не результат этой ошибки? И вообще, разве кому-нибудь удавалось прожить непрожитую жизнь? Поздно.
– Ну что ж, мне ясно. Она вас любит. А вы ее – нет. Вот и все.
– Ты ничего так и не понял…
– Да будет вам. Понял. И вы это знаете. Знаете, что я прав. Хорошо, что я прочитал эти эсэмэски. Я сначала хотел сказать – берегите ее. А теперь скажу – оставьте. Я ее сам сберегу – куда вам! Вы трус. И слабак. Мать жаль – опять ошиблась. В последний раз, наверное.
– Не смей… Нет… Я… Я не сержусь на тебя. Но спорить с тобой не собираюсь. Ты эгоист… Используешь ее, боишься, что перестанешь быть центром вселенной. Посмотри правде в глаза.
– А вы – сможете посмотреть в глаза? Не то что самой правде – хотя бы вашей жене? А матери моей? Или уже научились?
– Не стоит говорить грубости. Мне жаль, что ты совершил поступок, который разрушил отношения между нами. Мне… ты мне нравился. Из тебя выйдет толк, кто бы тебя ни учил. Я для этого, как видишь, больше не гожусь. Мне такие ученики не нужны.
– А мне – такие учителя. Взаимно, что называется. Обещайте мне, что вы оставите ее в покое.
– И не подумаю. Ничего я тебе не обещаю. Это ты мне должен обещать, что этот разговор останется между нами. «А ну как пойдет да и расскажет Аликс», – подумал он и добавил: – Ты не вправе лезть в чужую жизнь.
– Простите, – сказал Саша холодно и наконец вежливо. – Простите, но я вынужден вам напомнить, что и вы не вправе это делать. Вы раз… разрушаете… все…
Он неожиданно для себя громко всхлипнул и бросился прочь, вверх по склону холма над ночной рекой, ломая тонкие ветки и не разбирая дороги, почти умирая от стыда и, не скрываясь, вытирая слезы. Впрочем, скрыться было легко – словно крупный зверь, он мгновенно исчез в зарослях жимолости, ирги, крапивы и молодых березок.
Александр Мергень постоял еще на набережной, под фонарем, пока до него доносился шелест листвы и треск сучьев, постоял – и пошел к метро-мосту, глядя себе под ноги.
Саша спал как убитый. Лег только когда в окне посерело, подул ветер и птичий хор из университетских садов грянул словно в первый день творения. «Как прекрасна земля, – думал он, стоя у распахнутого окна и вдыхая зеленый запах рассвета. – Как прекрасна жизнь. И как люди непоправимо несчастны. Как жить, когда такая красота вокруг! Как жить, когда не с кем слиться душой, некому взглянуть в глаза – сейчас, вот сию минуту, – и как быть, если полнота чудной, радостной жизни разрывает одинокую душу? Пустота, какая же пустота без любви! – И слезы снова навернулись на глаза и пролились, и он выключил свой ноутбук. – Гаснет экран, и восходит солнце», – сказал он про себя. Читал всю ночь – письма Marie, свои ответы ей, лэ Марии Французской, варианты текстов Легенды о Тристане и Изольде – и думал, думал… Что делать? Что теперь делать?
Ему было жаль себя, жаль чудесных мгновений этой ночи, что утекали в вечность и, не разделенные ни с кем, зря пропадали. Временами он слышал в темноте скрип старых пружин – мать спала беспокойно, а однажды он уловил всхлипы. Подошел – она плакала во сне, не просыпаясь… Он погладил ее по волосам – легко, чтобы не разбудить. Она успокоилась и затихла, как больной зверек. Как сделать, чтобы она не мучилась так? Сказать ей, что знает? Признаться? Молчать? А вдруг тот расскажет?
Нет, он не станет больше касаться ее тайны. Просто постарается быть внимательнее. Добрее к ней. Может, она заметит? Поймет?
Любит… Она любит этого пожилого самоуверенного человека. Охотника. Бедная лисичка… Но ведь любит! Если так – от судьбы не уйдешь. Любовь – это дар богов. Любовь – это слезы. Что ж, пусть будет как будет. Пусть плачет. Страдает. Но только… пусть любит! Какое это, верно, счастье – любить! Это он бедный – не она. Она любит… – И он снова подошел к дивану и в полусвете наступающего утра посмотрел на нее. Она улыбалась во сне. В этой улыбке – странной, скрытной, таинственной – крылось непостижимое. И он отошел с благоговением.
Лег и уснул, спокойно, как в детстве.
Когда он проснулся, ее уже не было. А вот день был, и в самом разгаре – знойный, июльский, шумный. Но время еще оставалось – закончить сборы, проверить деньги и документы… И в аэропорт.
Проверяя все в последний раз, он услышал, как ключ поворачивается в двери. Испугался. Обрадовался. Улыбнулся. Засмеялся.
